– Да! Да! Да!..
Или это не я ответил?
Я вернулся в Келью, потому что не смог жить без добра. Добро есть понимание и правда. И самоотречение. И свеча, в которой сгорает все ненужное. Добро есть несгибаемая вера в Нее. Я понял, что я грязен, низок, мерзок, и сознание это дало мне право считать себя приобщенным… Что я несу, какое у меня «право»! Просто я стал рабом всеобщего добра, а значит, и господином себя бренного. Просто я готов на все. На что? На все. Только подскажи…
Так я размышлял, сидя за столом. Или в этот момент я лежал на тахте? Тьфу! Я хотел сказать – на скамье?
Я отчетливо понял, что люблю Келью, да-да, как ни забавно это звучит. Никого раньше не любил, кроме себя, точнее, кроме своей капризной плоти. Всецело принадлежал себе, одному только себе. Я был рабом. А теперь, кого я люблю теперь? Как это – кого!.. Боже, о чем я?
Устал…
Не получается у меня жизнеописание! Сбиваюсь, путаюсь. Собственно, сегодня я рассказываю о том, как достиг покоя, и осталось мне поведать совсем чуть-чуть. Да, я почувствовал, я сказал себе, что стал господином своих дум, желаний, действий, и это удивительное открытие заставило меня вскочить и заметаться из угла в угол, поднимая фонтаны брызг. На несколько мгновений мечты мои унеслись далеко- далеко, за горизонты разумного. Я молод! – вдруг вспомнил я, обрадовавшись до головокружения. Мне всего двадцать пять! Ясно представилась дальнейшая жизнь в Келье – освященная надеждами, богатая важными мыслями, наполненная увлекательными поисками и поразительными находками в собственной душе. А может быть, я не такой уж и плохой, каким кажусь себе? – предположил я, осмелев до опасной крайности. Не так уж грязен?.. Короче говоря, я окунулся в неземное блаженство за эти несколько мгновений. И только к вечеру сумел опомниться, вернулся в нормальное свое состояние.
Я должен описать случившееся со мной! – вот что я понял, обнаружив в конце Книги множество рукописных страниц. Я должен писать Здесь! И, отыскав в глубинах куртки шариковую ручку, решительно сел за стол, пролистал Книгу до чистых страниц, вывел первый заголовок: «Келья». А затем, – придумав начальную фразу, составив примерный план рассказа, определив волнующие меня темы, вспомнив прошлую жизнь, – затем, только затем…
Я достиг, наконец, покоя.
Я обращаюсь к вам, братья неведомые – уже прошедшие мой путь, и медленно бредущие вслед за мной – я взываю к вашей мудрости и вашей милости, мои братья по вере. По какой-такой «вере»? По вере в то, что добро есть. Пусть мои слова будут рядом с вашими, пусть наши слова будут вместе, и пусть они говорят об одном и том же. Пусть они твердят о сегодняшнем. Завтра, если останутся силы, я попробую рассказать о завтрашнем. Сегодня же… Я описал все, как сумел. И ничего сверх этого беспощадного предела. Я излагал историю моего личного восприятия Кельи, старался быть последовательным, откровенным и грамотным. Я старался быть понятым правильно. Я старался.
Итак, история завершена. Человек нашел то, что заслужил – ни больше, ни меньше. Но вот странность: беспрерывно повторяя «я грязен, низок, мерзок», он почему-то был убежден, что это не совсем так. Точнее – совсем не так. Точнее – он все более и более убеждался в обратном. «Я хороший, – иногда он ловил себя на мысли. – Я добрый, я чистый…» Как ни изгонял человек подобную крамолу, она, разумеется, всегда оказывалась сильнее его, и если говорить честно, то ни секунды он по- настоящему не сомневался в том, что достоин слова «хороший». Он все-таки сделался рабом Кельи. Но перестал ли быть рабом себя? Нужно подумать, братья неведомые.
Впрочем, не этот вопрос вызывает истинное беспокойство, а вот какой: «Почему Келья плакала?»