хотите объяснить – кто вы, зачем – и ладно. Сидим в потемках, беседуем о ерунде. Отлично… Я с вами согласен, честное слово. Хотя, между прочим, слышу о том же на каждом углу. Тотальное нашествие сволочи и все такое. Крикунов у нас развелось… Дальше-то что? Вывод какой?
Он жалко усмехнулся:
– Каждому приходится втолковывать… Боже, как трудно увидеть самому простую истину! – и замолчал, мешком обмякнув на кровати.
Он молчал долго.
– Ага, – тогда сказал я. – Теперь увидел. «Бороться за цивилизацию», да? Знакомый лозунг. Вот вы куда меня хотите затолкать?
Аудитория сделалась редкостно внимательной. Этот гад снова напружинился, будто бы даже дышать перестал – заслушался.
– Бороться, конечно, модное словечко, – бросил я в его рожу, – но вы знаете, я не люблю модные словечки, чешусь я от них, такая вот аллергия… – Меня понесло. – В этой поганой стране сто лет уже борются, то одни, то другие, ну никак угомониться не могут. Причем, все время с плесенью. И всегда побеждают!.. – Меня несло неудержимо. – А у вас нет аллергии? Вы сам случайно не кретин, а? Признавайтесь! Отцы нашей безопасности, наверное, по вам истосковались. Вы бы к ним сходили, исповедались бы, рассказали бы про нашествие сволочей, что вы с этим ко мне, в самом деле. Там вам помогут. Или не ходите, дождитесь очередной облавы…
Я почувствовал, что человек опять внимательно смотрит на меня сквозь призрачный мрак комнаты. Стало душно вдруг, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Спина взмокла, майка прилипла к телу. Человек укоризненно сказал:
– Сбросьте маску, Александр. Я же знаю, что вы действительно во многом со мной согласны. Я вообще взял на себя труд как можно лучше узнать вас, прежде чем пригласить сюда. И должен сообщить: внутренне вы отличаетесь от себя внешнего. Вы – обыкновенный человек, который живет в ужасном мире. Но так как человек – это существо, умеющее и любящее приспосабливаться, вы сделались плохим, потому что иначе не выжить. Плохой вы не настоящий, я знаю это достоверно. Вы ведь слушали меня со вниманием, значит, все те безобразные банальности, которыми я вас кормлю, не так уж безразличны, как вы хотите мне показать. А ваш сарказм и ваша злость просто бесподобны. Так что сбросьте маску, если себя уважаете.
– Вы хитрый, – сказал я, с удивлением замечая, что в комнате совсем не душно, скорее наоборот – прохладно. – То грубите, то льстите… Столько красивой болтовни для меня заготовили. Но что-то я не соображу никак, зачем.
– Агитация, – изрек он. – Еще одно модное словечко. Слыхали? Мне, правда, больше нравится «убеждение». Как только плесень поймет, что она такое, по-настоящему поймет, она перестанет быть плесенью. По крайней мере захочет перестать. Подчеркиваю, по-настоящему поймет. Осознает каждой клеткой мозга. Чтобы было противно смотреться в зеркало. Стыд – великий целитель, – он устало потер виски. – Те, кто понимает, действительно начинают бороться за цивилизацию. Но вас слишком много, а нас слишком мало.
Я не выдержал, раскричался:
– Да кто вы такой! Кретин? Или кто?
– Я занимаюсь тем, что объясняю плесени положение вещей. Пока не поздно.
– Я не о том, – сказал я нервно. Тогда он чудесным образом сверкнул в темноте глазами и улыбнулся.
– А как вы думаете?
Я посмотрел на его смутно белеющее лицо. Ощутил всей кожей, до озноба, чрезвычайно странную атмосферу нашего разговора. И у меня родилась безумная мысль. Стало холодно и страшно.
– Пришелец, – слабо предположил я. – Из космоса.
Человек вежливо рассмеялся.
– Вы меня обижаете, я такой же сын нашей страдающей планеты, как и вы. Как вы все. Только я волшебник, добрый, разумеется.
Звать на помощь? – подумал я, мысленно хихикнув. Бесполезно. Прыгать в окно – шею ломать. Успокаивать опасно: говорят, психи от этого звереют… Неужели все так просто – дурацкий разговор и всякие странности?
– Ловко вы мне поставили диагноз! – голос его вдруг забурлил, зазвучал, наполнил комнату до краев. – Душевнобольной, и точка! Может быть, вы и правы, но это не важно. Сейчас не важно все, кроме нашего разговора… Да, я добрый волшебник. Вдумайтесь. Волшебник – тот, кто делает невозможное. Я делаю невозможное, правда, способами, отличными от традиционных сказочных. Моя сила заключена в живых человеческих словах, ими я творю чудеса. Я открываю людям глаза, а это, безусловно, чудо доброе. Такие, как я, были всегда, и всегда мы были необходимы, но и всегда мы были чужими. Нас травят, нам ставят диагнозы, нас высылают или закапывают живьем. Отнимают волшебное оружие, затыкая рты, глуша несанкционированные голоса воплями о морали или о бдительности. Если требуется, у нас рвут языки. Но мы есть и мы будем. Средства массовой информации для нас закрыты, поэтому мы ходим по людям. Кто-то ведь должен пугать людей правдой…
Так он мне сказал, и его внезапно выплеснувшаяся страсть произвела на меня некоторое впечатление. Видно было, что он может говорить на эту тему долго и красиво.
– Впрочем, хватит пустых рассуждений, – завершил он монолог. – Кто я такой, мне, к сожалению, не удастся объяснить, а вам – постичь.
– Надеюсь, вы не паук, – небрежно пошутил я. – Судя по всему, моя кровь вас не интересует, а это главное. Имейте в виду, кровь я не дам.
Он не обратил внимания, прибавил:
– Можете называть меня просто Лекарь. Такова моя профессия… хм… моя бывшая профессия. Удовлетворены?
– Очень приятно, – кивнул я ему. – Но, в самом деле, давайте закончим поскорей. Пока что из вашего сверхважного разговора для меня прояснилось только одно – почему вы боитесь чужих глаз. Я бы на вашем месте тоже боялся.
– Я боюсь за вас, – ответил он мне. – За вас, Саша… Значит, мы остановились на том, что плесень должна осознать свой вред.
– Я, кстати, уже понял, что я плесень. И знаете, от этого не чувствую себя нравственно чище. Мне хочется в уютный номер с женщиной. И вообще, я спать хочу.
– Подождите, выводы после. Итак, плесень надо перевоспитывать. Но это невероятно сложное дело! Во-первых, процесс перевоспитания требует индивидуального подхода, что отнимает массу времени. Во- вторых, даже при индивидуальном подходе не всегда удается достигнуть успеха. Когда у меня бывают удачи в двух случаях подряд, я сам считаю это чудом. А в третьих, у большинства плесневение зашло слишком глубоко: с ними работать не только бесполезно, но и опасно. Все это приводит к тому, что наша деятельность неэффективна. Пока занимаешься одним человеком, вырождаются миллионы. Миллионам не докажешь, что они плесень, – растопчут. А доказывать каждому в отдельности неэффективно. У нас есть надежда на медленную лавину, когда любой сдвинутый с места камешек увлекает за собой пару камешков, лежащих рядом, но пока это всего лишь надежда… Успокойтесь, Саша, я заканчиваю… Так вот, кроме мягких форм борьбы за цивилизацию существуют и другие, менее красивые. Хотелось бы думать, что до этого не дойдет, но, вполне вероятно, когда-нибудь придется заняться чисткой.
– Как? – не понял я.
– Очень просто. Счищая с порченой булки отвратительный белый налет, можно добраться до свежего, хорошего слоя. Вот, собственно, и все, что я имел вам сказать.
Он встал.
– А теперь ступайте, сударь. Уверен, вы хорошо запомнили наш разговор.
– Подождите, – сказал я ему. Меня переполняло недоумение. – Как это «ступайте»? Неужели вы мне так и не объясните эту дурацкую ситуацию? Тем более, ваша лекция закончилась!
– Опять никчемный вопрос, – устало сказал незнакомец. – А ведь я объяснил ситуацию предельно ясно. Вы умный парень, Александр. Зачем же вам нужно, чтобы я разжевывал очевидные вещи?
