призывные надписи над входом, не горело освещение внутри. Кафе было таким же темным, как мир вокруг, таким же безжизненным. Неподалеку застыла искореженная машина, врезавшаяся в стену дома. Из распахнутой дверцы вывалилось подобие человека, заросшее белесой дрянью. Боже всемилостивый, что это творится!
Из коридора донеслись стоны. И слабые неровные шажки.
Не помня себя, я выскочил в прихожую, стал торопливо дергать ключом, жаждая закрыться, но его заклинило в замке, ключ не двигался ни в одну, ни в другую сторону. Тогда, задыхаясь от страха, я навалился спиной на дверь и уперся ногой в косяк туалета. Нервы были на пределе. Снаружи кто-то брел – спотыкаясь, тяжко шаркая, шлепая ладонями по стенам, шумно скуля, стучась ко всем подряд… Я затаился. Идущий ткнулся ко мне и проследовал дальше. Вскоре шажки оборвались, очевидно, человек упал и решил не вставать, и сейчас же там зашлись криком. Смертельная обида слышалась в этом крике; впрочем, он длился недолго – превратился в хрипение и затих, будто обломился.
Переведя дух, я отошел от двери. Тут обнаружилось, что одежды на мне никакой, а в номере убийственно холодно. Я еще раз попытался зажечь свет, убедился, какое это бессмысленное занятие, и тогда, осторожно присев на кровать рядом с заплесневевшим трупом, принялся одеваться.
Что происходит? – вертелся в голове только один вопрос. Светопреставление? Нет, пора отсюда сматываться!
Снова выглянул в окно. Разбитый автомобиль плесневел буквально на глазах: налет появился на крыше салона и капоте… Черта с два отсюда слезешь. Увы, ржавой водосточной трубы, спасительницы счастливых киногероев, в помине нет. Остается единственный путь – тот, которым пришел сюда… Достав из кармана сумки фонарь, я тщетно пощелкал кнопкой. Не фурычит. Впервые мой старый верный помощник меня подвел… Плевать, обойдемся без помощников. Я подкрался к двери и прислушался. Тихо. Господи, благослови… Затаив дыхание, приоткрыл дверь и скользнул в коридор.
Было темно, как в могиле. Как у насреддина в мозгах, усмехнулся я мимоходом. Отовсюду неслись глухие всхлипывания, сильно пахло болотом. Нащупав стену, я стал пробираться к выходу на лестницу. Он должен был быть где-то рядом, буквально через два десятка шагов. Но здесь оказалась целая россыпь больших мягких валиков! Я запутался в них, с грохотом упал – я слишком торопился – и только упав, понял: не валики это, а люди… Вскочил сразу, не успев насладиться своей догадливостью, потому что из глубины коридора на меня надвигалась тень. Откуда в темноте тень? Даже не тень, просто чернота. Я вжался в стену, растекся по ней и замер, совершенно не двигаясь. Ни единой мысли уже не было, был только ужас. Чернота вырастала бесшумно, неотвратимо, вот она вокруг меня, щекочет лицо зловонным дыханием, трогает руки влажными щупальцами, вот она во мне… Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Дико визжали этажом выше, вопили рядом в номере, кто-то стонал у меня под ногами. Уже привычно, уже не страшно. И я побрел вперед по коридору (когда же он кончится!), спотыкаясь о бесчисленные человеческие тела (суки, набросали тут), меня выворачивало от тошнотворного смрада (откуда он взялся в благоустроенной гостинице?), а в голове трепыхалось, пульсировало, рвалось: что происходит?.. Лестница. Милая моя, желанная, я же шел к тебе вечность…
Здесь было светлее: в пролетах между этажами имелись окна, выходившие во дворик. Одно стекло в окне третьего этажа было выбито, из него тянуло прохладой и сыростью. Сбежав по ковровой дорожке, покрывающей лестницу, я оказался возле окна. Внизу лежало скрюченное тело, на котором рос кустик зеленоватой гадости. Меня благополучно вытошнило на подоконник, и я продолжил путь.
Холл был пустынен, огромен, нем. Гулко ступая по кафельному полу, я направился к выходу. Я старался пересечь открытое пространство поскорее – неприятная формальность перед прыжком на свободу. Вонь была менее ощутима: заплесневевших трупов здесь не оказалось. Дойдя до места, я приостановился, сквозь мутное стекло полюбовался на скверик и толкнул дверь. Она не открылась. Она была неприступна, как Кремль, сколько я ни тряс ее – не поддалась. Тогда я снял с ноги ботинок, закрылся рукой, размахнулся и шарахнул изо всех сил по стеклу. Не знаю, что я ожидал, наверное что угодно, кроме произошедшего. Стекло осталось целым. Куда там, оно даже не шелохнулось, не звякнуло. Ботинок отскочил, как от резины.
– Бесполезно, – раздался сдавленный голос.
Я подпрыгнул. Наверное, так чувствуют себя жертва, когда палач дотрагивается до ее обнаженного нерва. В голове зазвенело, даже сердцебиение на секунду забылось, дало сбой. Голос несся из того угла, где размещались шахматные столы. Их было три штуки – оригинальные большие столы, играть на которых приходилось стоя – фигурами сантиметров по двадцать в высоту. Я подкрался и под самым дальним обнаружил ночного дежурного. Он валялся в куче лакированных черно-белых деревяшек. Его почти не было видно, да я и не жаждал смотреть на эту падаль: судя по всему, плесень уже добралась до него.
– Почему бесполезно? – опасливо спросил я.
– Ничего не выйдет, – сказал он. – На первом и на втором этажах стекло не разбить. На третьем можно…
– Как же отсюда выбраться?! – вскрикнул я.
Он засмеялся, это было невыносимо.
– А никак, – сказал он, резко оборвав веселье.
Меня вторично пронзил электрический разряд.
– Ваша дочь, – вдруг вспомнил я. – Где она?
Он помолчал – очевидно, вникал в смысл вопроса.
– Там, – ответил непонятно. – Поглазейте, если хотите.
И я отошел.
Девочка нашлась в закутке, именуемом «Служебное помещение». Жалким, укутанным в одеяло комком плоти она забилась в щель между топчаном и бетонной стеной. На ее сером лице выделялись ядовито- зеленые губы, застывшие в прощальной улыбке, а некий шустрый паучок уже успел приспособить беспомощно повисшую ручонку в качестве балки для своей паутины. От нее тоскливо веяло гнилью. Кошмар, кошмар, кошмар… Я бросил догоревшую спичку, задернул занавесь, после чего вернулся к шахматным столам.
Я вернулся задать последний вопрос.
– Это что, везде такое?
Дежурный хрипло подышал.
– Да, – с трудом произнес он. – В номерах, в городе, в стране. Я тут послушал «Маяк»… пока радио еще работало… Удивительно, что вы держитесь.
Я! – обожгла меня мысль. А как же я!
С трепетом поднес руки к глазам. Я не был исключением. С ужасом увидел, что они покрыты светлыми пятнами и тут же ощутил (раньше было не до того), что тело мое распирает изнутри непонятная ноющая боль, буквально все кости ломит, а сам я – грузный, немощный, дряблый.
– Да что же это? – шепнул я, холодея. – Опять мор? Вирус какой-нибудь…
Дежурный услышал.
– Наказание за наши грехи, – проговорил он. – Наказание… за грехи…
Он завыл. Он харкал воем, как кровью, – гнусно, бесстыдно, – бывший человек словно выдавливал из себя грязь, накопленную за жизнь, и только когда я добрел до лестницы, звуки эти угасли. Было ясно: под шахматными столами никого больше нет. Наказание за грехи, тупо стучало в висках, синхронно с шагами. Неужели правда? Я уже точно знал, куда нужно идти, и мне безумно не хотелось это делать, но я не мог иначе.
В 215-м горел свет. Ударил в глаза, вызвав краткий шок. Я вошел, беспомощно щурясь. Колдун по- прежнему сидел в кресле за журнальным столиком, черты его лица неуловимо расплывались, фигура казалась пугающе зыбкой.
– Сволочь! – крикнул я ему. – Накликал заразу своей болтовней!
Он медленно поднял голову. Точнее – то беспорядочное наслоение темных пятен, что было на месте головы. Разум подавляло ощущение нереальности.
– Это чистка, – спокойно ответил он.
– Какая чистка? – не понял я. – Нельзя по-человечески сказать?
И вдруг до меня дошло: «Если счистить с порченой булки отвратительный белый налет…» А детей за
