– Вот ты у нас красавица!
– Куда там красавица! Знаешь, какая я в девках ходила?
– Кто ж не знает! Все про тебя баяли, – подыграет Смертушка, – ты ведь и певунья была?
– Ох, была!
– А что, если нам с тобой песню заиграть…
И затянут обе: «Ночка темна-а-ая! Да, ночь осенняя-а-а-!»
Вдова оттает, отогреется. Глядит с улыбкой:
– Вот ты какая, Смертушка моя! И вовсе не страшная!
– Догадалась что ли?
– Уж, догадалась, – и в лицо Смертушке глядит.
Но не всякий, кто в лицо ей глянет, сразу умрет. Дурачок Андрейка-покойник не раз Смертушку видел, даже спорил с ней. Бывало, днем Андрейка по окрестным деревням Христа ради побирается, бормочет бессвязное, а вечером на кладбище убегает, люди думают – спать, а он всю ночь за покойников молится, лишь под утро на какой-нибудь могилке приткнется. И как не замерзнет?!
«Ты зачем Макариху забрала, детей осиротила? – грозит Андрейка Смертушке из-за креста кулаком, – Как они без матери? Не жалко? Меня забери-и-и, « – летят в Смертушку комья грязи. Но та – успокаивать мастерица. Цветок чудный найдет, занятное начнет рассказывать. Андрейка притихнет, заслушается.
– Еще придешь? – спрашивает.
– Приду.
– Смотри не обмани!– обижается дурачок.
Дружили они недолго, пока не зарезал его по глупости пьяный купец. После Смертушка сокрушалась: «И как она Андрейку своего не уберегла, что сестрица Смерть его раньше подкосила?» Даже плакала о дурачке.
А Смерть ухмыляется себе. У той слез отродясь не было, и откуда им взяться, коли глаз – нет. Безглазая, а зрячая. Иной человечек себе жизни намеряет аж на сто годов, да чтоб еще в свое удовольствие. Смерть забавляется: «Ну, ну, жируй! Гуляй, покамест, человечище!» Да в один распрекрасный день – хвать его за сердце: «Так сколько ты, чудак-человек, жить собрался?!» Дыхнёт ему в лицо ледяным холодом, шепнет на ухо слово тайное, тот от ужаса и околеет. Что шепнет, – не ведомо, но пугать сестрица Смерть горазда. Никто ей в этом не ровня!
Заболела вредная старуха. Всех вкруг себя собрала, ругает да отчитывает, ворчит да плюется. И подушку ей дали каменную, и лекарство – горькое, и перину – чужую. То ей душно, то холодно. То собачку любимую требует, то сына. «Что, – кричит, – не терпится! Хочешь хозяином всему стать? Фигушки! Ничего не получишь. Где мой адвокат? Я, может, завещание хочу пересмотреть!» Сидит паучиха в подушках, таращится, лицо черное. Все только и ждут: «Когда же ты преставишься, ведьма?»
Смерть тут как тут. Больная хрипит: «Нет! Сгинь, уйди от меня! Не хочу! Прочь!»
Смерть как захохочет и ну душу из нее трясти. Старуха криком исходит, за подушки когтями цепляется, гнилая кровь у нее горлом идет. Даже чертям страшно, которые старуху под кроватями караулят!
Нынче-то люди и вовсе помирать разучились, порядок забыли. Живут – торопятся, а пробьет их час, так и Смертушке в глаза посмотреть некогда. Все больше старшая сестра к ним с косой поспевает. Да, и какая там коса! У нее, теперь, поди, и посерьезней что есть. А Смертушка на лавочке сидит, игрушки мастерит, ждет, прислушивается, кто ее ласково по имени позовет-покличет.
Злая Лушка
Ну, братцы мои! Давно это было! Уж, и не припомню где, кажись за границей…
Жила-была добрая баба при ней две девицы Анюта с Марфутой. И жил-был по соседству мужик вдовец с дочкой-девчушкой. А звали ее Злая Лушка! Подумали раз мужик с бабой: «Чего бы нам не пожениться, коли живем да бывем рядышком!» И поженились.
Мужик, знамо дело, с утра до ночи на работе, а баба все по хозяйству хлопочет. Анюта с Марфутой завсегда ей первые помощницы: обед состряпать, бельишко заштопать, словом, ничем не гнушаются. И дом на них, и двор постоялый, и коровы. И все то они с улыбочкой да с песенкой. Одна Лушка ни черта не делает, только злится.
У камина, бывало, сядет поближе.
«Всех, – говорит, – я вас ненавижу.
Чтоб, – говорит, – вы все пропали!
Чтоб вы с табурету упали!
Не буду работать! Хоть ты тресни!
Мне у камину сидеть интересней!»
Мачеха с сестрами целый день надрываются, а Лушка храпит, отсыпается. Проснется, так сразу орать. Угольями швыряется, языки всем кажет! А язык у ней страшный! Космы немытые торчат так да сяк. Блохи наяривают краковяк. Морда в золе опухла от сна, сама длиннющая как сосна. Нос – не нос, а почти баобаб! Упаси меня Боже, от эдаких баб!
В том королевстве каждую зиму бал давали для всех желающих. И Лушкино семейство приглашения получило. Сестры на радостях давай себе по ночам наряды шить-вышивать. Ручки искололи, глазки попортили, зато наряды сготовили в срок. Одна Злая Лушка спит как сурок! «Скоты и уроды! Я, – говорит, – в ваш поганый дворец не попрусь! Чего я там не видела!»
Собрались баба с мужиком, сели в карету. Анюта с Марфутой зовут Лушку. Да, куда там!
Кинула в них Лушка кочергу и снова храпеть! Только не успела она второй сон словить, как откуда ни возьмись – фея. А, может, и не фея вовсе, а дух Лушкиной мамашки-покойницы пришлепал. Та еще женщина была! Ядовитая штучка! Сказывают, померла от собственного яда! Лушка, конечно, ее приходу не рада: «Чего вы, мамаша, мой сон разрушаете? Вам бы в могилке лежать, а вы дочку пугаете!»
А мамашка просит слезно:
– Лушенька, доченька! Проснись! Счастье свое проспишь, дура! Мойся, одевайся, да беги скорехонько во дворец! Потому как там тебя твой суженый дожидается в виде принца!
Осердчала Лушка, слюной брызжет:
– Счас, разбежалась! Шнурки отутюжу! Чтоб Вам, мамаша, свалиться в лужу! Да, не родился еще тот принц, ради которого я с этого кресла, да – во дворец! Пусть, – говорит, – он хоть трижды суженый! не могу во дворец идти простуженной. У меня сопли, у меня ангина! Не могу уехать (не выездная я) из-за карантина! И потом, зачем муж? Мне и так тепло возле камина!
Мамашка-покойница, она же фея, хитрит:
– Глупенька! Да, ежели ты за принца замуж выйдешь, будут у тебя самый огромадный в королевстве камин да самый мягкий на свете диван! И никто тебя с него не посмеет сдвинуть. Сердце мое материнское свадьбой утешится, я перестану травиться и вешаться и являться я к тебе больше не стану! Честное покойницкое! Без обману!
Призадумалась Лушка:
– А поклянись!
– Клянусь!– кричит мамашка, – Зуб даю, хочешь три! Да хочешь, все бери!
– Ладно! Может и поеду! Только мне мыться лень, одеваться лень и чесаться лень! И вообще все лень! Лучше не поеду!
Взглянула фея или не фея на Злую Лушку: на ее физию черную, на волосья. Тут никак не обойтись без колдовства! Засучила наша фея рукава, палку-чудалку из-за пояса достала, что намедни у одной знакомой феи украла.
Палкой махнула, и стала Лушка раскрасавицей, симпомпушкой! Личико белое как асбест! Так бы и съел ее в один присест. Причесочка – прелесть! Ну, просто картинка! Оказалось, что Лушка была блондинка! Платье зеленое в красный горошек. Гламурнее нету прикида с обложек!
Затолкала мамашка-покойница дочуру в тыквомобиль и наказывает: «Веселись до утра! Но помни! С
