— В этом и соль вопроса. Существует. И раз о нем стало известно, кто-то может попытаться им завладеть.
— Не может попытаться, а уже пытаются.
— Это и надо выяснить. Сделать это при нынешнем положении вещей крайне трудно. Поэтому я надеюсь на вашу помощь, Андрей Иванович. Вам, как патриоту…
— А этого вот не надо. Я не патриот. И в игры, где делают ставку на патриотизм, играть не намерен.
По тому, как вытянулось лицо генерала, как застыли в удивлении его глаза, Андрей понял: его ответ оказался полной неожиданностью для Травина, в лексиконе которого слово «патриот» было весьма ходовым.
Выдержав паузу, генерал спросил:
— Только серьезно, Назаров, вы и в самом деле не считаете себя патриотом? А почему?
— Тогда вопрос, Иван Артемьевич. Как бы вы определили слово «патриот»?
— Чего тут определять? Со школы известно. Патриот это тот, кто любит родину. Кто готов за нее на жертвы, на подвиг.
— Тогда вопрос: какую страну мне любить? Я родился в Узбекистане.
— Ты русский. Твоя родина — Россия.
— Ни хрена себе логика! Только руководствуйтесь ею сами. Я хочу и потому имею право считать себя патриотом той земли, где мне будет хорошо жить, где у меня будет дом, работа, деньги, гражданские права. Именно это место я буду защищать. Здесь у вас патриотами должны быть олигархи, которых наплодила система. Им хорошо, пусть защищают и берегут страну сами. Как это делали в царское время дворяне. Именно они становились офицерами и вели солдат на любого супостата. Я — пас.
— Значит, Андрей Иванович, вы считаете Кутузова, ну или Багратиона патриотами?
— Не сомневаюсь в этом. У них было все: собственные имения, крепостные, они имели дворянские звания, привилегии и боролись за то, чтобы все это сохранить за собой.
— А те простые солдаты, которых Кутузов вел на Наполеона? Они что, не патриоты?
— По большому счету — нет.
— Тогда за что они дрались?
— Объективно за то, чтобы оставаться крепостными того же Кутузова или Багратиона. Иного выбора у них не было. Их забрили в солдаты из крепостных. Десять-двадцать лет учили ремеслу убивать. Учили не только словом, но и батогом. Вы же слыхали о шпицрутенах… Так что солдатики дрались и за то, чтобы их по-прежнему продолжали бить командиры. По морде, по спине…
— Ну, было и это…
— Вот я и говорю, Иван Артемьевич, что несвободный человек не может быть патриотом. Заключенный никогда не станет любить свою тюрьму и ее защищать. Если у меня ни кола ни двора, то почему я буду защищать чьи-то богатые особняки и предприятия у вас в Подмосковье или в Сибири? Иди они все, знаете, куда? Больше того, скажу, что не знаю, что бы потерял рядовой русской армии Пупкин, если бы Наполеон завоевал Россию. Не Чингисхан же шел на нас. Вспомните, Бонапарт общипал всю Европу, а что Германия перестала быть Германией, Италия — Италией? Во всей Европе только русские дворяне-патриоты сумели сохранить свои права над крестьянами. Виват патриотизм!
— Трудно с вами спорить, Назаров. Похоже, вы не любите демократию. Вот в чем дело.
— Очень люблю. Под хорошую закуску. Прямо млею. Но пока еще не пробовал.
— Не пойму, вы всерьез или просто меня завести собрались?
— Хочу завести. Вот скажите, если бы наш прежний гарант конституции пил чуть больше и пришла бы ему с бодуна мысль объявить себя царем? Как думаете, удалось бы?
— Все, кончили, — сказал Травин. — Так мы с тобой неизвестно до чего договоримся. Мне это не нравится.
— Как угодно, не я разговор затеял.
— Да, Назаров, мне поручено сообщить, что с вами хотел бы встретиться секретарь Совета безопасности.
— Что требуется от меня?
— Только согласия.
— Тогда скажу, что у меня желания с ним встречаться нет.
— Думаю, это сделать придется.
— Тогда не надо спрашивать согласия. Просто за шкирку и в конверт.
Травин промолчал.
Шеф Федеральной службы безопасности России генерал-полковник Барышев позвонил секретарю Совета безопасности Петрову сразу после того, как Травин доложил ему о результатах беседы с Андреем Назаровым.
— Как думаешь, это не провокация джихадистов? — первым делом поинтересовался Петров.
— Мы кое-что выяснили о Хаджи Аге. Это порядочный человек. Не подхалим. С развитым чувством собственного достоинства. Общительный. Не националист. Не стяжатель. Не болтун. Имеет друзей в среде российских священнослужителей, как православных, так и мусульманских. Участвовал в движении сторонников мира. По линии Союза обществ дружбы выезжал в страны Европы и Азии…
— Кажется, Назаров говорил, что он пьет?
— Да, выпить любит, это точно.
— Что сам Назаров?
— Сергей Ильич, он свободен.
— Ему сказали о моем желании с ним встретиться?
— Да, но он не горит желанием. Короче, отказывается.
— Он нормальный? — Петров исходил из мысли, которая первой приходит государственному чиновнику высокого ранга: если простой человек отказывается от встречи с ним, существует ли в его умственном хозяйстве нужный порядок?
— Нормальный, — ответил Барышев и тяжко вздохнул. — К сожалению, слишком.
— Почему же отказывается от встречи?
— Говорит, что забота о государственной безопасности не входит в его обязанности. Есть люди, которым этим поручено заниматься по должности, вот и пусть занимаются. Он считает, что сделал все, когда сообщил о существе дела.
— Когда он собирается возвращаться?
— Насколько я понял, возвращение в его планы не входит. Он туда уже не поедет.
— Как не поедет?! — Петров повысил голос, словно речь шла о его подчиненном, которого посылали в командировку, а тот артачился. Но на подчиненного имелась управа. Ему могли указать на дверь и заменить другим, более покладистым. Назарова таким образом вернуть в Среднюю Азию у Петрова возможности не было, но ощущение, что его пожелание одинаково обязательно для всех, у высокого сановника оставалось. — Этого нельзя допустить! Сейчас он у нас единственная связь с джихадистами. Эту связь терять нельзя. Где Назаров сейчас?
— Мои ребята его придерживают. Пока. Но он по всему человек ушлый. Говорит, что если к вечеру не явится домой, то история получит огласку в прессе со всеми подробностями. Трудно представить, какой бэмс возникнет в мире в таком случае.
Петров задумался. Огласка. Он прекрасно знал, что любая, тонко задуманная и ювелирно разработанная специальная операция может с треском рухнуть, если в системе обеспечения ее секретности образуется хоть малейшая течь. А уж огласка — полный провал.
— Он не блефует?
— Кто его знает. Уж больно неясный мужичок. С виду простой, как гвоздь. А по поведению — сложнее любого винта.
— Значит, может блефовать.
— Теоретически возможно все. Но мы смоделировали несколько вероятных ситуаций, и ни одна из них не повышает ему выигрышные шансы, если он будет успешно блефовать.
— Ладно, Алексей, без встречи с ним не обойтись. Может, даже у президента возникнет желание
