корзину, спихнув всю работу на отдел пропаганды. Мол, сами, ребята, разбирайтесь, кто из этой сволочи более выгоден для Соединенных Штатов. Вам за это деньги платят.
А попробуй разберись, кто из них более выгоден. Идейные аргументы у дискутирующих сторон исчерпались довольно быстро, и дальше все пошло по уже до тошноты знакомой Анни схеме. Все клялись в истинной и глубокой любви к демократическим ценностям, а потом каждый начинал с визгом обличать остальных в глубокой личной непорядочности и вороватости. В насыщенном взаимной злобой воздухе звучали названия каких-то фондов, чьи гранты ушли совсем не туда. Потом начинались крики о неких украденных акциях предприятий, приватизированных исторических объектах и всем таком прочем. И неважно, что эти фонды давно уже канули в Лету, предприятия обанкротились, а деньги были потрачены. Громко кричать и обличать друг друга это никому не мешало.
В общем, вначале циничная Анни полагала, что наиболее приемлемыми представителями новой власти будут те, кто меньше всего украдет. Однако чем дальше шло дело, тем яснее становились для нее особенности местной демократии. Очевидно было: кто бы ни дорвался до руководящих постов, украдут в любом случае все, до чего дотянутся. Впрочем, об этой особенности местных друзей Америки Анни предупреждали ее старшие коллеги еще до командировки в Петербург: в России нормой деловой этики местной интеллигенции было взять деньги и не выполнить работу, за которую было заплачено. Что блестяще подтвердилось. За то время, пока ограниченный контингент находился в городе, никто из этой шараги не проявил ровно никаких деловых качеств. Все только путались под ногами.
Первоначально генеральной идеей американских друзей из отдела пропаганды было дать материальные средства двум или трем более-менее сплотившимся тусовкам, которые, если к ним, конечно, пристально не приглядываться, прокатят за общественно-политические организации. Только вот ни черта из этого не вышло. Третьи сутки они, эти самые тусовки, так и не складывались, хоть ты тресни. Это напоминало строительство многоэтажного домика из игральных карт. Сколько раз за это время казалось – дело пошло на лад. Еще немного, и все договорятся. И вдруг снова – раз, и все рассыпалось…
И хорошо бы, если б эти люди были просто мошенниками и халявщиками. Так ведь нет, все было сложнее. Они были мошенниками и дармоедами, наделенными высокими идеями. Говорить спокойно и деловито эти люди просто не умели. Дискуссии тут же перерастали в обезьянью перебранку, в которой имена философов древности перемешивались с какими-то муторными взаимными расчетами и воспоминаниями про разные некрасивые истории. Причем, как выяснилось, кроме прошлых дурнопахнущих историй, которых за каждым числилось множество, за недолгое время пребывания в городе американцев все уже успели вляпаться в новые. То есть это руководство миротворческих сил полагало, что они ничего не делают. Но, как оказалось, шустрили-то ребята очень даже активно. Правда, несколько не в том направлении. Хотя почему не в том? Именно в том, в котором они и шустрили все свою жизнь при всех властях.
– И вы меня еще смеете упрекать! Когда вы на американском грузовике вывезли себе целую кучу документов из Исторического архива, – надрывался джентльмен с лицом стареющего педофила. Впрочем, как уже знала Анни, он таковым и являлся. За это дело его в свое время поперли из двух правозащитных организаций и одного демократического предвыборного объединения. То есть поперли, конечно, не за это, а за то, что засветился свой педофилией в ненужный момент.
– А вы… вы уже положили глаз на Гостиный двор! Я-то знаю, о чем вы договаривались с американским командованием.
– Да? А кто вошел в долю с командиром итальянской роты и «приватизировал» все, что не успели растащить в Строгановском дворце?
– А вы уже договорились о покупке трех домов на Малой Морской…
Вот так и шло дело. Для разнообразия иногда без какого-то плавного перехода грызня сбивалась на философскую дискуссию о судьбах России. Спорили, впрочем, с совершенно такими же интонациями. Человек, не знающий русского языка, разницы бы просто не заметил.
Как догадывалась Анни, первое, что сделают все эти люди после того, как «жизнь наладится», – схватят все, что успели натащить в свои норы за смутное время, и поспешно двинут подальше от этой страны. И при этом до конца жизни будут продолжать считать себя совестью русской нации. Теперь Анни стало многое понятно из того бреда, который писали в США русские интеллигенты-эмигранты. Это были такие же типажи, которым просто немного больше повезло – и они сумели пристроиться за бугром.
«Предложить начальству, чтобы жребий среди них бросили, что ли?» – уныло размышляла Анни. Может, в самом деле, пойти сейчас в свой кабинет, расписать списки по алфавиту – и поставить их перед фактом? Возражать американцам они все равно не посмеют. Они им никогда не возражают. Забавно, что именно эти люди, готовые прогибаться под кого угодно, так любят рассуждать о «рабской психологии русского народа».
В коридоре вдруг раздались сдавленные крики, затем послышалось несколько сочных ударов по хлебальникам – там, в кулуарах, где, как всегда, народу было больше, чем в зале, кого-то били уже не по-интеллигентски, а всерьез. Потом кто-то испуганно заорал…
В дверях появились фигуры, при виде которых у Анни отвалилась челюсть. Это были не какие-нибудь жуткие механизмы, не старые самоходки и даже не каменные зверюги. Это были вроде бы живые люди, одетые в матросские костюмы, которые во всем мире достаточно похожи друг на друга. Но это были именно русские матросы – в лихо сдвинутых набекрень бескозырках, в бушлатах, из-под которых виднелись тельняшки, в черных расклешенных брюках. Все они были вооружены.
Внезапные визитеры неспешно топали по центральному проходу. Впереди шел весьма широкоплечий парень среднего роста, совсем молодой, на вид чуть больше двадцати, с открытым симпатичным лицом. Смотрел он вокруг с эдаким бесшабашным добродушием, но, взглянув попристальнее на этого парня, шутить с ним не хотелось. Одет он был в аккуратно застегнутый бушлат, пуговицы которого пускали желтые блики. На ремне болтался огромный маузер, а на голове красовалась лихо заломленная бескозырка, из-под которой выбивался чуб. За ним топали другие – тоже матросы. Один, чуть ли не на голову выше лидера, такой комплекции, что Шварценеггер по сравнению с ним выглядел бы хиляком, глазел на все очень свирепо. Оружия у вломившейся компании хватило бы на небольшой магазин в каком-нибудь захолустном американском городке. Только вот оружие это было все, можно сказать, музейное.
Гремя по проходу огромными грубыми ботинками, первый парень вышел к кафедре, остановился и огляделся вокруг.
– Во дела, я гляжу, тут творятся-то! – изрек он наконец в нависшей тишине.
А тишина повисла абсолютно могильная. Как заметила Анни, кто-то из собравшихся неумело, но искренне перекрестился. Собравшаяся общественность глазела на появившегося перед ними типа, как кролики на удава.
– Что ж это делается-то, говорю! – снова заговорил парень, выдержав изрядную, но очень точно рассчитанную паузу. Незнакомец явно хорошо знал ораторские приемы. Потом он продолжил эдаким псевдодобродушным тоном, от которого бросало в дрожь: – А делаются-то паскудные дела. Ведь разгонял я вас, сволочей, один раз? Разгонял. И поди ж ты – снова наползли, сволочи. И рожи даже, кажется, те же самые. Что ж, снова придется вам указать ваше место. Вот так всегда – пока Балтика не притопает, ничего ни у кого сделать не получится. Что ж это вы, граждане интеллигенты? Снова народ продаете?
– Толя, да что ты тут с ними разговоры разговариваешь? Были б они люди… С ними разговаривать – только время тратить, – сиплым голосом пролаял «Шварценеггер».
– И то верно. А ну-ка…
Толя начал обходить застывший в ужасе зал и время от времени показывал на того или иного общественного деятеля. Его дружки тут же подхватывали жертву под белы руки и начинали, слегка подталкивая прикладами, подгонять к выходу. И ведь, между прочим, знал Толя, кого выбирать. Можно было подумать, что он все три дня сидел тут и вникал в ситуацию. Потому что забирал он самых омерзительных из этой омерзительной кодлы. Поравнявшись с Анни, главарь замедлил шаг.
– Кто такая? – спросил он, глядя на нее в упор немигающим взглядом.
– Журналистка…
– Газетчица, что ли? Вот ведь симпатичная вроде девка, а каким паскудным делом занимаешься. И связалась вдобавок со всякой сволочью… – сплюнул матрос. – В другой раз выбирай себе компанию поаккуратнее. А у нас и без тебя забот хватает.
