Откуда Оле знать, что это была бабушкина мысль? Что пришла она к бабушке, когда уехали дети и стали редко писать и жизнь превратилась в какое-то унизительное ожидание коротких формальных строчек, а другого ничего не было. И она вдруг однажды поняла, что вот дети в Москве учатся, у нее на усадьбе дом строится, а вроде и нет смысла жить... И так ей стало на этой приступочке страшно, что пришлось сделать раствор и хорошо процементировать погреб, чтоб потом рухнуть от бессилия на постель и не думать. Мысль о ненужности жизни привязалась. Очень хотелось, чтоб кто-нибудь ее опроверг. Она даже закинула на этот счет удочку.
– А что, Сеня, – сказала она, – вот дети, считай, на ногах, мы вроде уже и без надобности? Ну скажи, зачем я?
Сеня, как всегда, или с проектом дома возится, или уже непосредственно его осуществляет в деле.
– Ты это про что? – не понимал он. – Как это зачем? Детям мы еще долго будем нужны...
Но она знала – не нужны. На словах и для денег, конечно, да, а по сути... Взять, к примеру, Надю... Вся она такая нервная, неспокойная. Приедет на каникулы и все что-то читает, читает...
– Доченька, посиди со мной, поговори...
– Ну что тебе, мама, что? О чем говорить? – Все в этом вопросе: и что не о чем говорить, и чтоб не приставала, и что надоела... Еще хуже бывало, когда Надя делала над собой усилие и разговаривала.
– Смотри, доченька, я повительку в землю ткнула без расчета, а она как занялась... Затянула все окошко... Хорошая какая повителька... А помидорная рассада – никуда! Ничего на ней не завяжется, вот увидишь... Сплошное будылье... А...
– Ой, мама! Хватит про растения... Ты как начнешь одно и то же... Просто удивительно! Хоть бы ты чем поинтересовалась... Почитай вот роман... «Семья Буссардель». Я тебе советую.
– Доченька, обязательно прочту... Ты же знаешь, я люблю читать...
– Вот и читай. А то у меня ощущение, что ты совсем не развиваешься... Папа по сравнению с тобой много больше успевает...
– Он же мужчина, доченька, ему положено...
– Как тебе не стыдно! При чем тут пол? Женщина не уступит ни одному мужчине в развитии... Если, конечно, захочет... Ты просто ничем не интересуешься... Повительки, рассады...
Пугала ее Надя. Боялась в ее присутствии посидеть, дочь тут же это замечала.
– Мама! Да займись чем-нибудь, нельзя же тупо смотреть перед собой. Ты читала «Не хлебом единым»?
«Значит, я так плохо живу, – думала мать, – что со стороны это просто в глаза бросается». Смотрела на других – вроде так же живут. Копаются в огороде, солят, маринуют, кормят кур и поросенка.
– Зачем вы его держите? – возмущалась Надя. – Что, нельзя в магазине мясо купить?
Приезжал Володя – все было иначе, но утешения, что живет она не зря, тоже не было.
– Эх вы! – говорил он им. – К вашему возрасту умные люди уже преодолевают материальные проблемы. И начинают процесс трудового накопления...
– Мы ж еще не отстроились, сынок... Папа хочет как лучше... На веранде будем ставить этот самый... Ну как его? Не могу упомнить...
– Витраж... Дом, конечно, хорошо. Но ты бы купила себе осеннее пальто... Сколько твоему лет? Я сколько тебя помню...
– Да ты что, сынок! Хорошее еще пальто... Я его в прошлом году только перелицевала... Драп-то из старых... Не химический...
– Прислала бы деньги, я купил бы тебе в Москве...
– Глупости! Хорошее у меня пальто... Теплое... До декабря ношу...
– Следи за собой... Тебе не сто лет...
– Я всегда в чистом, – обижалась.
– Мама! Вещи не могут быть чистыми, как их ни стирай и ни чисть, если они носятся по двадцать – тридцать лет... Ты как маленькая, мама...
Она и вправду чувствовала себя с детьми маленькой. Дурочкой. Боялась их приездов. С ужасом ездила к ним. Потом с двойным страхом подходила к внукам. Замирала от счастья, когда они тянули к ней руки, но тут же оглядывалась на детей – как к этому относятся? Но внуки так быстро росли... И уже не тянулись...
Сидя на приступочке, она звала смерть. «Незачем жить, – уговаривала она ее. – Незачем!»
Приходил со стройки Сеня, видел ее сидящей и заходился в крике:
– Сидишь себе, посиживаешь! А? А кто окна будет мыть? Уже сколько дней замазкой промазал, а так и стоят? У меня ж не десять рук, чтоб все самому? Можно подумать, что я себе строю! Можно подумать, это только мне надо!
Он так кричал, что хлопали двери у соседей, те выходили на крыльцо и с удовольствием слушали. «Опять Михалыч старуху чихвостит... И то... Манеру взяла, подопрет голову и замрет на приступке, как каменная царевна». – «Оба они с придурью... Этот со своим мавзолеем уродуется, считай, тридцать лет...» – «Да уж больше...» И начинает улица спорить, сколько ж лет на самом деле строится этот дурачий дом?
Кто-нибудь из соседей не выдерживал и шел к старикам во двор.
– Михалыч! Мы тут поспорили... Я фундамент дома заливал в пятьдесят третьем, а ты свой тогда уже залил? Или я что путаю?
– Залил, – отвечает сердито старик. – Я раньше всех вас залил...
– Ага! Значит, уже двадцать семь годков... Я ж и говорю...
– Не ваше дело! – тонко кричал старик. – Не ваше собачье дело.
– Да чего ты, Михалыч, заводишься?... Строй на здоровье хоть до конца света... Я ж не в смысле подначки... Больше скажу... Мне уже капитальный ремонт требуется, а у тебе ишо объект непущенный...
– Вот именно! – отвечал старик. – Вот именно!
Потом выходила старуха с заплаканными глазами и говорила:
– Иди... Я уже все разогрела...
– Ну, ужинайте, – говорил сосед. – На доброе здоровье!
Однажды вечером они сели ужинать. Вчерашний борщ с кашей. Любили есть так – поливали кашу борщом и крошили туда хлеб. Тяжелый, но вкусный получался ужин. Размешала бабушка в своей тарелке и вдруг четко себе представила – в последний раз. Что в последний? Испугалась... Руки задрожали, ложка в руках, а дед закричал:
– Ты мне не порть аппетит своими нюнями! Моду взяла ни с того ни с сего плакать!
– Господь с тобой! – ответила бабушка. – И не думала. Ты мне лучше скажи. Это нашей Олечке будет восемь лет?
– Ну?
– Может, у сестры Воронихи есть готовые вязаные шапочки? Будет носить, как думаешь?
«Не успеешь», – услышала она.
– Пошли телеграфом деньги, – сказал дед. – Пусть купят что надо... По своим понятиям...
Она мыла в алюминиевой миске тарелки. «В последний раз», – подумалось. Подошла к зеркальцу, вмазанному над рукомойником. Увидела седые волосы из-под косынки, затолкала их вовнутрь. Много, много лет она прячет волосы. Сначала так делала, чтоб удобней было на стройке, а потом и привыкла. Уже и не представляла свою голову непокрытой. Покупала много косынок, только ими себя и баловала. И крепдешиновые, и ситцевые. И однотонные, и цветастые. Сейчас подошла к шифоньеру. Там на верхней полке в белой наволочке лежало все смертное. «Скажи ему», – услышала.
– Сеня, – позвала она тихо. – Ты знаешь, что у меня здесь? – Показала узелок. – Это на смерть.
Он читал газеты. Аж зашелся...
– Я тебя в сумасшедший дом отправлю!
– Я и тебе приготовила, – говорила она, как не слыша. – Тоже в наволочке. Вот чего у нас нет – полотенечного матерьяла... А гроб надо нести на полотенечном... Потом его разрезают на части и тому, кто нес, отдают... Ты запомни!
Треснула разорванная газета. А потом он стал ее рвать в клочья, разбрасывая по комнате.
– Дура! Дура! – кричал.
