Он подошел ко мне сам.
– Куда надо? – спросил.
Я ответила.
– Сколько? – спросил он.
– Но это вы мне должны сказать, – почему-то возмущаюсь я.
– Сотня, – отвечает он.
Я понимаю, что он меня считает дурочкой, езды ко мне пятнадцать минут, не больше. Люди торгуются, я знаю, но у меня это не получается, тем более, что сотня у меня в кошельке есть.
– Восемьдесят, – бормочу я.
Он берет мой чемодан и открывает багажник.
– Кирпичи? Оружие? Труп? – смеется он, устраивая чемодан.
– Книги, – говорю я.
– Ё-моё! Нашли что возить! Деревенская библиотекарша привезла фонд на продажу?
Вот меня и определили. Я деревенское чмыкало, которому не платят деньги уже полгода, а в библиотеку все равно никто не ходит. Я везу книги, чтобы где-то положить их на землю и продать хоть за сколько. Потом меня будут судить и дадут условно, если я, конечно, верну стоимость книг, и тогда я повезу – это будет уже зимой – на саночках сервант, и продам его в Мытищах фактически задаром, но на возмещение книг хватит. Так я придумываю себе – библиотекарше – жизнь. Как я лезу в погреб и достаю картошку, и долго отрываю длинные червяковые ростки, которые возникли за зиму. Я жарю картошку на кусочках старого желтого сала, и это моя еда на день. Мне так жалко себя, и я на глазах шофера отряхиваю мысленные ростки, а тот смотрит на меня удивленно и жалостливо. Возле дома я достаю сотню.
– У меня нет сдачи, – говорит шофер.
– Донесите до лифта чемодан – и будем в расчете.
Он доносит до квартиры. Обитая дверь, глазок, чистый коврик у порога сбивают его с толку. Кажется, я не то, что он вообразил.
– Это не краденые книги, – говорю я. – Это, так сказать, наследство.
– Еж твою двадцать, интеллигенция! – кричит он. – Да книжек сейчас как грязи. – И он уходит, сжимая в кулаке сотню, оскорбленный неправильностью жизни людей и книг, которые вытянули ему за двадцатку плечевой сустав, а вправить его будет стоить дороже всего удовольствия вместе с дорогой.
И была бы хоть баба! Это я так самоуничижаюсь, разглядывая себя в зеркале, снимая плащ, туфли, а из ванной в трусах выходит муж и говорит, что порядочные жены, покидая мужей, оставляют записки, чтобы брошенный муж мог планировать свою жизнь дальше.
Я объясняю ему историю, и он в трусах начинает открывать чемодан, и лицо у него любопытное, потому что он книжник пуще меня. Он замирает возле каждого развала: а вдруг?.. Какая я дура, что не разбудила его и не послала на вокзал. Скольких минут радостного ожидания я его лишила из простой жалости. Пока я мыла руки, книги лежали уже на полу прихожей, старенькие, хорошо почитанные книги. Юрий Казаков «Во сне ты горько плакал». Юхан Смуул «Ледовая книга». Конецкий «Повести и рассказы». Георгий Шилин «Прокаженные». Павел Вежинов «Барьер». Воннегут «Бойня номер пять». Тендряков «Чрезвычайное». Василий Шукшин, Юрий Трифонов, Бакланов, Владимов, Николаева, Астафьев, Аксенов, Максимов, Кривин, Ремарк, Хемингуэй, Олдингтон, Амаду, Маркес, Саган…
Муж, цокнув зубом от разочарования, ушел одеваться. Я присела на скамеечку для ног и подумала, что некоторые книги, заброшенные на антресоли, вернулись ко мне снова. Зачем-то… Боже, как остервенело я чистила полки после того, как отделила дочь вместе с ее любимыми книгами. Споров практически не возникало. Она забрала всю драматургию, кроме современной. В доме остались Теннесси Уильямс, Олби, Беккет, Ионеско. С одной стороны, я была этим счастлива, с другой – дочь уцепилась за милого ее сердцу Драгунского. Ну?!!!
Я видела в этом свою вину, не докормила, не допоила истинным, но девочка выросла умная, мыслящая свободно, оригинально, она понимала и чувствовала жизнь острее, правильнее родителей. Как их не научили
Но я ведь не об этом. А о том, как после ремонта я освобождалась от хлама. Как насмешничали мы с мужем над книжками, которые когда-то с трудом «доставали». «Ты когда-нибудь откроешь Смуула?» – спрашивал муж. И летел Смуул на антресоли вместе с Шилиным, Николаевой, Вежиновым. А вот сейчас они снова у моих ног, сохраненные, подклеенные, пахнущие книгами, которые читают. У Веры не было современных дорогих книг. Откуда? Нет, одна была. Зюскинд. Книжка была обернута несколько раз и вся утыкана закладками. Я отнесла и положила ее на стол. И пошла искать своего «Парфюмера». В моем бардаке я его не нашла, хотя он определенно где-то прижался и прижился. Я стала смотреть, что в закладках, но муж закричал, что книги надо сложить обратно в чемодан и отнести в ближайшую школу, мы так уже не раз поступали.
– Сложи, – сказала я. – Но пусть пока постоят. Мне хочется их еще раз посмотреть.
Я слышала, как книги шлепались в чемодан.
– Тут, оказывается, тетрадь, – сказал муж. И громко засмеялся. – Цитатник! Какая прелесть!
Я выбежала и вырвала у него тетрадь.
– Стыдно, – закричала я. – Это личное.
– Какое личное? – не понял муж. – Личность умерла. Это безличное. Это как археологическая находка, лишенная признаков хозяина.
– Хорошо, – сказала я. – Я посмотрю сначала сама. Я ее знала, ты нет.
А что я, собственно, знала? Бледную девушку, мать и бабушка которой каким-то образом, не в мое время, а много раньше, прошли через нашу семью, как проходят через чужой двор, не зная другой дороги.
