– Все равно приди, – говорит мама. – Я не уверена в себе. У него, между прочим, акцент, а мне ни разу в жизни не приходилось разговаривать с иностранцами, если не считать прибалтов. Я даже не знаю, откуда он.
– Хорошо, – говорю я, – когда у вас встреча?
– Он придет к двум часам. Я сделаю шарлотку. Ты приходи к трем. Не оставляй, ради Бога, меня одну надолго.
– Мама! Не получится. Мне надо забрать из школы Алиску.
Мама туманится при Алискином имени. Она уже давно с ней ласкова, добра, но я знаю – это дистиллированная воспитанность, без чувства, без искренности. Алиска это понимает мгновенно, они разговаривают, как придворные дамы: минимум слов и поклонов и чтоб глаза в сторону.
– Тогда во сколько?
– Ну, в четыре, полпятого…
– Тогда позвони предварительно. Может, столько времени я не продержусь и отправлю его.
– Брось. Я буду стараться.
Потом мы с ней перебираем ее вещи. Боже, что за барахло! Нет, ничего ветхого, старого, но все такое серое, унылое. Куда я смотрю, сволочь? Почему не купила матери стоящую одежду? В глубине полки я нахожу блузу: белые розочки на голубом поле.
– Юбка есть?
Мама откуда-то достает юбку. Синий шелк. Длинная, даже с разрезом.
– Туфли есть?
– Нет, – говорит мама. – То есть, есть. Но я же дома, я буду в домашних.
– Нет, ты будешь в туфлях.
– Детка, они все на каблучках. Я уже отвыкла. Я буду шататься и завалюсь на вираже. – И мама смеется над собой.
– Нельзя так, – возмущаюсь я. – В твоем возрасте еще заводят любовников, и правильно делают, а не заваливаются на каблуках.
– Инга! – в голосе мамы металл. – Прекрати! Мне шестьдесят лет. И мне не надо меньше. Понимаешь, не надо! Так много лжи, что на обман времени уже нет сил.
И я понимаю, что она права, что тот всплеск эмоций, который превратил ее на час в молодую и красивую, иссяк, но он ей дорого стоил, она устала, увяла, она уже хочет, чтоб я ушла. «Только посмотри вокруг: все ли у меня в порядке в квартире? Последнее время я перестала многое замечать».
– У тебя все хорошо, мама. У тебя всегда все хорошо. Завтра завьешь свои русые, и пусть неудачник плачет!
Она улыбается печально.
Я уезжаю с тяжелым чувством. Во-первых, с мыслью о том, как мало я знаю о собственных родителях. Так тщательно демонстрировалась мне неколебимость устоев семьи, что в голову не могло прийти, на каких руинах и болезнях она была построена. А папа уже ушел. И унес историю своей жизни, а вдруг и у него что- то было, он ведь был хорош собой. Не одна же кузина Кузина на него могла запасть. А что там было на самом деле, если она положила на грудь землю с его могилы? Это ведь делается для того, чтобы оказаться потом вместе и соединиться уже навечно? Господи! О чем это я? Ногастая с придурью кузина.
Алиска меня ждала, и я рассказала ей всю историю.
– А почему твоя мама не поехала за ним?
– Тогда это было нельзя сделать?
– Почему?
– Граница была на замке.
– Не говори глупостей. Самолеты-то летали.
– А что теперь будет? – спрашивает она через какое-то время. – Старики ведь не женятся. Это стыдно.
– Просто они вспомнят молодость, расскажут, как жили…
– Глупая история, – говорит Алиска, – очень глупая.
– Нет, – отвечаю, – не глупая – печальная.
– Глупая, глупая. Дядьке тому надо было вернуться или твоей маме полететь к нему. Какие проблемы?
Что я ей могу на это сказать?
А тут она добавляет – тихо так, почти про себя:
– Без выхода только смерть.
Мне становится больно, потому что я понимаю, в какую мелочную суету жизни я ее погружаю, тогда как она уже может сравнивать все с истинным горем – смертью матери, страшной точкой отсчета зла жизни. При чем тут: мальчик улетел, девочка заболела, а он прилетел аж через сорок лет. Тоже мне забота!
Я еще не знаю, каким фарсом обернется это все для меня. Сейчас я думаю, как деликатно надо жить с девочкой, которая понимает гораздо больше, чем я думаю.
