За столом засмеялись, загалдели. Тамара иронически вполголоса промолвила:
— Вечно что-нибудь придумает наш Лизочек!..
— Дайте ей договорить! — крикнул Борис. — Продолжай, Лиза!
Я надумала написать письмо о воскреснике, ну и вообще о нашей жизни, положить его в чугунную коробку и закопать поглубже. Пусть при полном коммунизме откопают. Они, наверно, жалеть нас будут, счастья своего стыдиться. Жили, мол, тяжело, воевали, лишений много терпели, бедняги!.. А мы подписи поставим, печать… Никита Степанович, заверите? — обратилась она к парторгу. — Что жили тяжеловато и воевали, а жалеть нас нечего. Счастьем и мы не обижены, да еще каким! — сказала вдохновенно Лизочка. — Одобряйте, ребята, мое предложение. Я голосую!
Коля Субботин первый поднял руку. Он не спускал с Лизочки глаз.
Проголосовали в молчании, с серьезными лицами.
— Единогласно, — подытожила Лизочка и на секунду прикрыла глаза. — Вот, — сказала она, щурясь от света, — будто побывала в том будущем, куда мы письмо напишем. Яркость необыкновенная, ветра нет, а знамя, огромное, тяжелое пурпурное знамя, колышется, точно живое. И одно то знамя, одно на всю землю!
— Да, это жизнь!.. А все же надо написать им, пусть нас добром поминают, — сказал Коля Субботин, ясно, как живых, представляя себе комсомольцев будущего. Идея Лизочки Лаптевой насчет письма в будущеё ему очень понравилась. Да и Лизочка… Что за девушка! Никогда не встречал такой!
У Вари радостно билось сердце. Она смотрела на разгоревшиеся лица ребят и словно не узнавала их.
«Славные все какие, мечтатели! А Лизочка моя — прелесть! Не ошиблась я в бригаде!».
Шаров переглянулся с Никитой Степановичем, с чуть заметной улыбкой поднялся со стула.
— Письмо напишем, решено. Закончим его словами Владимира Маяковского: «Республику славим, которая есть, и трижды, которая будет!» А теперь, дорогие мои, — в цех!
Глава 8
Коля Субботин, правдивый и прямой по натуре, мало заботился о том, что теперь, после собрания, будут думать и говорить о нем комсомольцы. Он не скрывал также и своего разрыва с Тамарой. Многие приписывали это собранию, и лишь Анатолий Волков, на правах друга, знал истинную причину. И хотя он догадывался давно, что Тамара предпочитает другого, и радовался этому, сейчас он не мог простить ей такого поступка.
Толя перестал разговаривать с девушкой, а при встречах до того презрительно смотрел на неё, что Комова стала избегать его.
С Субботиным Тамара встречалась в цехе каждый день, но его словно подменили. Он разговаривал с нею, как со всеми, и даже улыбался при этом, однако когда Тамара пробовала было завести разговор о своем раскаянии, он спокойно попросил сдавать станки.
«Кажется, конец…»— подумала Тамара и весь этот вечер с Белочкиным была не в настроении. Ей все вспоминалось объяснение с Колей, его неподдельная радость в глазах и голосе. Он любил её… А Белочкин?..
«Ох, ох, не променяла ли я синицу на воробья?..»
Но теперь было уже поздно, да и не в характере Тамары Комовой долго терзать себя сомнениями.
— Левушка. — спросила Тамара, чтобы утешить себя, — ты каких предпочитаешь девушек: блондинок или брюнеток?
Белочкин, самодовольно взглянул на волосы Тамары, не преминул ответить:
— Шатеночек, кисанька, только шатеночек!
Связав себя словом изменить отношение к Тамаре, Субботин не мог не выполнить его. Да, собственно, ему и не составляло большого труда держать слово. Он многое прощал Тамаре, временами был, может быть, излишне уступчив и мягок. Она привыкла к этому, считая, что ей все можно. Но смеяться над его чувствами, как смылась Тамара в тот вечер… И за что? Этого он не мог простить ей.
«Мелкая, злая душа у неё», — гневно думал Коля, убедившись, что ошибался в Тамаре. Это мучило его, выводило из равновесия. Жаль было тех идеалов любви и верности, девизом которых служили для него слова Николая Гавриловича Чернышевского:
«Я хочу любить только одну во всю свою жизнь, я хочу, чтобы мое сердце не только после брака, но и раньше брака не принадлежало никому, кроме той, которая будет моей женой… Пусть у меня будет одна любовь. Второй любви я не хочу».
Как же теперь примирить ему, Коле Субботину, свою ошибку с этим девизом? «Или уже в девятнадцать лет отказаться от новой попытки полюбить другую девушку?» — задумывался Коля, чувствуя себя в разладе с самим собою. До чего же маленьким, неудачливым и никчемным человеком он казался себе в эти дни!..
«Стал подражать великому человеку да заблудился в трех соснах. Он не ошибся в своем выборе, подруга была по плечу ему, а я носом в грязь… — с горечью думал Коля. — Хороша единственная на всю жизнь!»
Но отказаться от своих идеалов Коля не мог. Жить бездумно, как трава растет, — это он считал недостойным человека!
Приходил Толя Волков: здоровый, красивый, кудрявый, словно девушка. Они запирались в комнате отца, если тот работал в вечернюю смену, от любопытной Фроси и начинали свои бесконечные разговоры.
Толя, уступая первенство товарищу во всем, кроме физической силы, не разделял его строгих взглядов на любовь: он сам часто увлекался, быстро разочаровывался. Постоянство он считал уделом избранных, чем немало сердил Субботина.
— Тогда зачем же тебе даны ум, воля? Совершенствуй себя, стремись быть избранным. Только ни в каких избранных я не верю. Их просто выдумали голубчики вроде тебя, — едко говорил Коля, и рыжий хохолок волос на его голове угрожающе смешно топорщился.
— Не подеритесь, индюки! — вероятно подслушивая у двери, кричала им Фрося, заливисто хохоча. — Вам двоим уже сорок, а все про любовь толкуете, — продолжала она, предусмотрительно отойдя на середину комнаты.
— Ефросинья, перестань! — с угрозой в голосе взывал из-за двери брат, раздосадованный глупыми замечаниями сестренки.
— Толя, выходи, а то он тебя заговорит, — минут через пять снова начинала свою «атаку» Фрося и, осмелев, стучала при этом в дверь. — Выходи, давай поборемся — кто кого… Сегодня я тебя одолею.
— Не Толя, а я сам сейчас выйду. Слышишь? Он-го стесняется тебе сдачи дать, а я сдам, будь спокойна!
— А вот и не сдашь! — с веселым вызовом в голосе возражала Фрося. — Ты не можешь обижать женский пол.
— Видал, женский пол? — прошептал Коля прыскающему со смеху в кулак Волкову. — Ах, бесенок рыжий, не даст поговорить!.. Ефросинья, — позвал он, открывая дверь в столовую, — интересной книги теперь не жди от меня, не получишь. Дай слово, что ты сейчас же уйдешь куда-нибудь и не станешь подслушивать?
— Подожди, Коля, не отсылай её, я ухожу, — проговорил, вставая с дивана Волков, давно тяготившийся этим разговором с другом.
«Было бы о ком рассуждать… о Тамарке Комовой!» — думал он про себя, не поняв на сей раз Колю.
«Вот она, дружба-то!.. Неужели не нашел ничего сказать?» — думал Коля, отпирая Волкову дверь. Он чувствовал себя глубоко обиженным таким поспешным уходом Толи.
