– Поедемте…
Она что-то напялила на себя, схватила сумочку. Он наблюдал за ее какими-то неженскими сборами, впрочем, какими другими могут быть сборы на автокатастрофу? Интересно, когда это случилось, если она была заперта? Странная женщина с сошедшими с рельс эмоциями. Женщина, потерянная мужчиной, который унес с собой все, оставив ей несоразмерно одинокое одиночество. И все-таки могла бы хоть что-то сделать с волосами. Никогда и ни у кого он не видел таких уныло обвисших волос.
Именно в этот момент Мария Петровна дозванивалась Кулачеву, чтоб тот отвез ее с внучкой в Склиф, тогда как он ехал туда же с ее собственной дочерью.
По дороге Елена сказала, что не знает ни имени, ни фамилии девочки. Она знает только имя отца и просто надеется на случай, что увидит его там.
– Найдем, – уверенно сказал Кулачев, и Елену охватило чувство покоя и благодарности. Этот найдет. И поможет, если что… «Свежий мужчина».
В больнице Кулачев пошел к справочному, а она осталась стоять, уже понимая, что в этой суете найти Павла будет не так просто. Она увидела, что Кулачев возвращается, и сказала:
– Ее отец спал здесь на полу в приемном покое.
– Вы знаете, сколько за последние дни было катастроф? Или хотя бы место, где это случилось?
– Я не знаю ничего, – сказала она.
– Прошлой ночью у них умерла одна девушка, которая три дня была в реанимации. Я хочу думать, что это не ваша девушка.
– Не моя, – твердо ответила Елена. – Моя не должна умереть.
– Уже легче. Подождите меня тут, я попробую другой путь. – Он ушел, а она осталась у широкого окна и стала смотреть на машины. Вот одна подошла совсем близко, из нее выскочил человек и пошел куда-то в сторону, заполошенный такой мужчина. Она поняла, что других тут нет, в этом месте горя, и ей даже стало неловко, что она как бы по другому поводу, что она ищет здесь совсем не то, что остальные. «Надо сматываться! – сказала она себе. – Даже если мы его найдем, что я ему скажу?»
А в это время к машине, приторможенной у окна, возвращался хозяин, он был не один, с другим мужчиной, который шел за ним, и только когда хозяин открыл дверь машины и пропустил впереди себя идущего за ним, она поняла, что вперед пропускали Павла. Она застучала в стекло и даже закричала неизвестно что, потому что в ту самую секунду его имя она как раз забыла. Она метнулась к двери, но с ее стороны дверь была закрыта и следовало обежать стеклянный тамбур. Пока она выбегала, путаясь в дверях, машина уехала.
Елена осталась здесь, где машина была минуту назад и где еще сохранилось ее тепло, тут и нашел ее Кулачев.
– Мы можем с вами пройтись по травматологии, – сказал он.
– Не надо, – ответила она. – Не надо.
– Что-то случилось? – с тревогой спросил он.
– Он только что уехал, я не успела добежать. Отец девочки. Собственно, я ищу его.
– Я отвезу вас домой, – предложил Кулачев.
– Пожалуйста, не надо, – сказала Елена. – Я доберусь сама. Езжайте и спасибо.
– Что мне передать Марусе?
– Марусе? – не поняла Елена. – Ах да… Не говорите ей о Склифе. Это к ней не имеет отношения. Никакого. Скажите ей, что я полна энтузиазма в обживании квартиры.
– Она этому поверит?
– Скажите так, чтобы поверила. И пусть не распускает Алку.
Когда Кулачев уехал, Елена вернулась к справочному окошку.
– Скажите, пожалуйста, как зовут девушку, которая умерла ночью?
– Наталья Павловна Веснина.
– Она из Петербурга?
– Да.
– Она в морге или ее уже увезли?
– У нас. Ждут мать.
– Да. Я знаю. Она ведь на Кипре.
Коротко и делово.
«Вот и все, – подумала Елена. – Теперь я знаю, как его найти, но никогда не смогу это сделать. Я навсегда в его жизни буду связана с его горем. Он будет помнить, что, когда умирала дочь, к нему в постель пришла я, которую не звали, и он меня не прогнал. Вот и все. Идите домой, девушка, тут вам не подадут. Прости меня, Павел Веснин».
Марии Петровне повезло: в Москву ехал знакомый журналист, он и прихватил с собой бабушку и внучку. Перемазанная зеленкой Алка базарила и сопротивлялась, но все-таки была почти силой погружена в машину. Мишка тоже норовил сесть, но Мария Петровна захлопнула перед ним дверь и сказала, чтоб он раз начал, то и доломал качели и отнес подальше. «Потом объяснимся», – закончила Мария Петровна.
Она ехала и думала, что у нее сегодня срывается свидание, но это пусть, не важно, главное, надо ли заезжать к дочери и вводить ее в курс всей истории или, если, Бог даст, нет сотрясения мозга, то и не надо ей ничего сообщать? Переночуют в городе и вернутся на дачу, если же, конечно, не дай Бог…
Алка же ехала совсем с другими мыслями. Ни сотрясение, ни мать, ни бабушка в них не присутствовали.
…Когда она была совсем маленькая, они с бабушкой играли в игру названий. Прошедшему дню они давали имя, или кличку, или цвет… Был день Свечки – погасло электричество. День Горшка, когда она объелась черешней. Был день Зеленой юбки, Скуки, день Дурака, Щекотки, Выпавшего зуба. Были дни Страшного горя (потерялась черепаха), Среднего горя (лучшая подруга перестала быть лучшей), день Совсем Негоря (уписалась ночью). Хорошее было время. Уже не было дедушки, но папа еще был вовсю. Носил на плечах, играл с ней в мяч, обстригал ногти, доедал за ней первое, а мама не доедала никогда, выливала в толчок.
Вообще сейчас больше всего почему-то думалось об отце. Но не о том, что доедал после нее суп, а о том, который ненавидел маму. Она тогда много плакала, и они оба на нее орали как резаные, а она плакала не оттого, что родители бежали наперегонки к разводу, а именно от ненависти в доме, которую ощущала просто кожей и на ней возникали красные пятна. Мама пихала в нее димедрол, а от димедрола она становилась суетной по ночам, сбрасывала с себя одеяло, стонала. А они – мама и папа – злились на нее, злились, что не дает им спать.
Она просто ожила, когда отец ушел. Мать использовала это в своих целях – «вот ты какой», – но Алка уже понимала: если бы ушла мать, ей тоже было бы легче. Главное, чтоб не попасть в пересечение потоков их нелюбви. Она не могла объяснить это словами, но уже давно старалась не садиться между родителями, не возникать на уровне их переглядываний.
Сейчас Алку занимал отец и его ненависть. Ибо ее настигло и накрыло нечто похожее. Этот парень смотрел на нее плохо, так смотрел отец на маму, но те просто достали друг друга, а ей-то за что?
Ну конечно, там, в лесочке, она была не очень чтобы очень. Но ведь это он на нее пялился в деликатной ситуации. Ну ладно, пусть… Пусть она не права. А на берегу? Что она такое сделала, чтоб так ее ненавидеть и спихнуть в воду? Да, конечно, она над ним посмеялась, но не могли же они всерьез это принять? Но если нет причины ненавидеть, а ненавидят, то должно быть что-то надпричинное?
Его ненависть сжигала Алку изнутри, ей хотелось исторгнуть ее из себя, а бабушка спросила:
– Детка, тебя тошнит?
– Нет, – ответила Алка.
– Почему же ты все время сглатываешь?
– Я? Сглатываю? С чего ты взяла? Уже собственной слюной нельзя подавиться.
– Ты давишься? – не унималась бабушка.
– О Господи! Я не давлюсь. Меня не тошнит. Я просто сижу и пережевываю мысли.
– Ну, это не смертельно!
«Бабушка! – думает Алка. – Ты дура! Ты ничего уже не понимаешь. Сегодня у Алки Черный День
