своих родителей на какого-то малоизвестного парня.
– Вы хотите, чтоб я была старой девой? – плачет Ритка. – Да?
– Папа все устроит, – стонет тетя Фрида. – Разве у тебя нет родителей?
– О! – кричит Ритка. – Вы все сумасшедшие…
– О! – стонет тетя Фрида. – Я умираю.
– Боже мой, боже мой! – плачет Риткин папа.
Как ненавидяще смотрит на Ритку дядя Гера, когда сиплым голосом вызывает «Скорую».
Так Ритка никуда и не поехала. Пять телеграмм было от Михаила, двенадцать писем. А потом уже ничего.
– Разве тебе плохо с нами? – говорит каждый день мама. – Разве ты бегаешь в столовую? Разве у тебя нет всегда чистой рубашки? Ты скажи?
– Конечно, мама…
– Разве тебе не остаются все твои деньги?
– Конечно, мама…
– Разве мы не отдаем тебе все…
– Конечно, мама…
Стоит косматый дворец. И небо над ним такое же – черный шелк в золотую крапинку… Неправдоподобное, как в театре.
«Сколько тебе лет, ребенок?» – спрашивал Михаил, когда держал ее маленькую руку. «Что они могут вынести, эти плечи?» – удивлялся он, обнимая ее. «Где ты нашла эти глаза не по росту?» – смеялся он и тихонечко мизинцем проводил по ресницам.
Сколько лет прошло? Пять, десять?
– С мамой не пропадешь, – убежденно говорит тетя Фрида. – Было бы здоровье у родителей.
– Конечно, мама… – вот уже много лет отвечает Ритка.
– Мама, у нас есть что-нибудь поесть? – кричит Ритка. – А то мы проголодались…
– У мамы всегда все есть, – гордо отвечает тетя Фрида. – Идите, я вам дам!
Я сижу с краю, поэтому иду в дом. Тетя Фрида достает из холодильника ветчину, сыр, холодную курицу.
– Неси! – Я беру тарелку, но она вдруг хватает меня за руку и говорит быстро и тихо: – Это мы во всем виноваты. Надо было ей тогда ехать. Он был неплохой человек и Риточку очень любил.
– Что вспоминать, тетя Фрида.
– Конечно, вспоминать нечего, – и слезы бегут у нее по щекам, – но у тебя есть сын, а когда мы умрем, кто останется с Риточкой?
Я молчу.
– О, – стонет тетя Фрида, – зачем она нас послушалась!
Я приношу тарелку в беседку. Мы рвем курицу на части.
– Хорошо! – говорит Нелка. – Сто лет не ела курицы.
– Господи! Почему? – удивляемся мы.
– Смешно, девчонки! – отвечает Нелка. – У меня от этой мирной птицы идиосинкразия…
– Так не ешь! – захлопотала Ритка. – Вот ветчина.
– Ну да! – смеется Нелка. – Я же ее люблю. У меня другая идиосинкразия. Принципиальная. – Она по- девчоночьи прыснула. – Курица – начало моей политической карьеры.
– Рассказывай, – говорю я.
– А это на самом деле интересно, – говорит Нелка, вкусно обгладывая крылышко. – Я была завклубом, когда меня избрали в райком комсомола. И не просто кем-то – вторым секретарем. Я была девочка боевая, активная, и народ меня заметил…
– Скажи, в райкоме партии понравилась, – поправляет Лелька.
– Не без того, – смеется Нелка, – не без того… Ну вот, выхожу я в первый день на новую работу, сажусь за стол, вся такая переполненная отвагой и желанием совершать невозможное, и вдруг слышу – кудахчут куры. Ощущение, что их сотни и мой стол в центре птичьего двора. Что за черт! Выглядываю в окошко, вижу «рафик» и ничего больше не вижу. Выхожу во двор и чуть не валюсь в обморок. В «рафике» полно кур. А возле него, весь взмокший, завфинхозсектором Володя Кириллов, а на шее у него цыплята гирляндой, связанные за ножки. Стою я, как Линка возле столба, когда нас увидела, – глазам не верю и осмыслить не могу. А он мне радостно, так интимно, как о подарке, сообщает, что это праздничные куры для коллектива. Он их привез из колхоза, где взял по дешевке. И будет в перерыв раздавать. На каждого райкомовца по три птицы.
– Так они и делают, – говорит Лелька, – я знаю.
– Я не знаю, что ты знаешь, – каменеет Нелка. – Я знаю, что я сделала. Я кур выпустила, гирлянду с Володи сняла и уволила его тут же… Потом узнала, что не имела права. Смех! Первый день работы – и сразу скандал. И какой – куриный. Куры по городу гуляют ничейные, лови – не хочу, прибились кто куда. Цыплята от пребывания в гирлянде ходить уже не могли, на бочок валились, их передали в столовую. Вот с тех самых пор я кур и не ем. А сейчас забыла. С вами. Слава богу.
– После этого было трудно? Или легко? – спрашиваю я.
– Не те слова, – говорит Нелка. – Но все сразу было расставлено по местам. Это не хорошо, не плохо. Это удобно. Для работы. Я ведь с детства помню, как Лелькиному отцу возили дефицит. Как вы его прятали. Помнишь, Лель? Шпроты под стопочку простынь.
– Помню, еще бы, – отвечает Лелька. – Думаешь, сейчас не возят?
– Мне не возят! – говорит Нелка. – И там, где я работаю, никому не возят.
– Теория малых дел, – смеется Лелька. – Даже в школьном учебнике говорится о ней снисходительно и свысока. А ты взрослая женщина…
– Теории разные, – говорит Нелка, – а я одна. И жизнь у меня одна. И, между прочим, совесть…
– Вот и ешь курицу, – смеется Лелька, – невзирая на совесть.
– Леля, – говорит Ритка. – Ты же все понимаешь правильно, зачем же так?
– Как? – спрашивает Лелька. – Как? Просто не люблю иллюзий. Ничего она не изменила своим куриным бунтом. Все идет своим чередом. Все путем, как теперь говорят. И будет идти. На одного неберущего пять берущих…
– Почему пять, а не десять? Или два с половиной? – спрашивает Нелка.
– Потому что никто не считал сколько, – отвечает Лелька. – И нельзя это посчитать: каждый запишется в честные, потому что каждый так и считает на самом деле.
– О нет! – возмущается Ритка. – Я не считаю. Я такая балда…
Мы смеемся. Все правильно. Все как в детстве. Когда возникает спор, осложнение, неприятность – Ритка берет на себя вину. Да, да, это она во всем виновата. Вот и сейчас она одна нечестная за всех – только не ссорьтесь, девочки, только не ссорьтесь! (Девочки, куда же вы?)
А я представляю Нелку, как она выпускает кур, как гонит их с райкомовского двора, как пишет приказ на этого парня, как дрожат у нее ноздри и белеют щеки. Как она сказала: это удобно. Для работы. Чтоб все по своим местам.
Перед самой практикой она зашла к часовщику: показала часы – мамин подарок.
– За сутки убегают на три минуты.
– А вы не хотите приходить на свидания раньше, – часовщик внимательно смотрит на Нелку. «Господи, – со злостью думает она, – сейчас начнется каскад глупости и пошлости».
Но ничего не началось. Часовщик напялил на глаз стекляшку и стал сосредоточенно ковыряться. Ждать – противно, но и выходить на улицу не хочется. Сейчас межсезонье. Смешное время – одни еще носят румынки и шубы, другие уже влезли в лакировки. «В чем я поеду на практику?» – думает Нелка. Осеннее пальто у нее совсем разлезлось. Осенью она пришила к обтрепанным рукавам и воротнику заячий мех. «А что, – смеялись девчонки, – в этом что-то есть». Но за зиму заяц вылез, и заячьи волосинки основательно прилипли к старенькому драпу. Нелка пыталась отчистить пальто коркой хлеба, мотком резинки – бесполезно. Есть у нее костюмчик, но он совсем легкий, в нем будет холодно. «Выбирать не из чего, –
