– Во всех, – говорю я.
Он плохо соображает, этот всю жизнь подозреваемый мужчина. Просто совсем тупой. Но я не буду ему подсказывать. Тупые, как правило, драчливы – двинуть может. Я дернула серьгу, ах, умна, ты, мать, сил нет…
– Звоните, если что, – сказала я ему и пошла по пересеченной местности бульвара к метро. Я уходила категорически, не оставляя возможности идти за собой.
Дальше было так…
Позвонила какая-то женщина и сказала, что если я хочу передать Шуре лекарство, то она уезжает вечером. Поезд, платформа, вагон… Зовут ее Мария Ивановна, она полная, на голове парик пятьдесят восьмого размера.
– Хорошо. Спасибо. Я приду, – ответила я, удивляясь опознавательным знакам. Стала бы я о себе такое? Что-нибудь элегантное набуровила бы – типа «на мне косыночка беж и книга Мандельштама (Кристи, Лимонова, Волкогонова, Губермана, Христопродавенко)» в зависимости от уровня элегантности. Эта же – «Я полная, и на мне парик», просто апофеоз самодостаточности.
Она стояла – большая на зеленом фоне вагона, над париком трепетали оконные занавесочки поезда. Рядом, как свой, родной, а не как попутчик, стоял мальчик Сергей из той самой детской компании. Ростовским женщинам не надо задавать вопросов. Они сами скажут. Их просто надо слушать.
– В вашей чертовой Москве, – сказала эта, – варится беспорядок для всей страны. Я бы закрыла к такой-то маме эту кастрюлю раз и навсегда. Я привезла ребенка (тычок в сторону Сергея), чтоб ему оформили визу в Израиль. Я поправилась кил на десять – это точно, потому что на нервной почве я много ем. Я должна все время жевать, чтобы выжить, так у меня реагирует на стресс нервная система. А потом опять и снова, но уже билеты на самолет, и каждая тварь хочет на лапу. Но ребенок не умеет дать. Он не обучен этому. Он уже почти знает буквы, но еще не читает. Что называется, еле-еле… Но теперь они мне там, на своем Сионе, уже не скажут, что я не помогла. Ребенок им расскажет, как я полнела на глазах народных масс. Эти люди… Они что – спятили? Их там всех ждут или? Наш случай особый. У нас любовный роман. Ромео и Джульетта. Дети выросли вместе, а сволочь жизнь разводит их по разным странам. Барышня – моя племянница, а его мама(тычок в Сергея) – моя заведующая. Я делаю хорошо сразу двум семьям и себе тоже, хотя знаю: не делай добра – не получишь зла. Но это правило для очень умных, а я деловая… Я знаю и вашу сестру, она у нас в ателье шила пальто еще тогда, когда это делали и для простого народа. С тех пор здороваемся, как люди, а почему нет, если живем рядом?.. Вы старшая сестра? Все равно видно, хотя вы и очень стараетесь выглядеть на меньшее… А мне сколько дадите? Я знаю, дадите пятьдесят, думая, что мне шестьдесят, а мне тридцать восемь…Можете не проверять. Вы передаете лекарство, не знаю какое, но у нас за деньги все есть… Сейчас сядем и поедем. Мне молодой человек уступил нижнюю полку, я не успела рта открыть. Разумный эгоист. Он понял, что толчком вагона меня может сверху сбросить… Он увидел и все сразу понял, говнюк такой… Можно же было как-то красиво, не сразу, не с перепуга…
– Ты меня узнаешь? – спросила я Сергея, когда говорящая машина отвлеклась на роскошный чемодан, проплывающий мимо на колесиках.
– Так вот же нет! – воскликнул Сергей. – Смотрю на вас, а вспомнить не могу, где я вас видел!
– У меня дома, Сережа, – сказала я. – Ты был с Митей, то есть Егором, и Леной. Они пошли тебя провожать и не вернулись…
– О! – закричал Сергей. – Точно!
– Так куда вы тогда делись?
– Мы с Гошкой остались на вокзале. Кайфом посидели… А Ленка ушла к знакомому.
Мария Ивановна уже внимательно нас слушала, но мне нужно было задать еще один вопрос:
– Сергей! Вы ночевали когда-нибудь в квартире некоего Михаила Сергеевича?
– Я лично? Никогда… Я же вам говорил, что жил на вокзале. А на другой день мы вдруг поняли, что зря сидим в Москве… И рванули назад.
– Идиоты малолетние, – с нежностью сказала Мария Ивановна. – Недоумки. Расскажи про своего приятеля.
– Да ладно, – грубо ответил Сережа. – Кому это надо?
– Дурачок! – добродушно сказала Мария Ивановна. – Опыт – он что? Рассказанные случаи. Так вот случай. Один малохольный парень взял за себя чужую беременную. Ничего особенного, если не считать родителей малохольного.
Я смотрю на Сережу. Он смотрит в небо. В небе самолетный след. Нежное кружево скорости и силы.
– Я его знаю? – спрашиваю я Сережу.
– Ну! – отвечает он.
– А ее?
Сережа смеется.
В осадке осталась малость. Оказывается, Фаля патронирует Митю и Лену.
Шура сломала ногу. Конечно, она меня ни о чем не просила, сломай она шею – не просила бы тоже. В ее представлении так выглядит гордость. Это только кажется, что у понятия есть строгое определение. Ничего себе…
Я поехала, хотя не звали.
Потом я поняла, что та половица, за которую зацепилась носком Шура, вздыбилась не случайно. Великий магистр пасьянса человеческих отношений нажал легким касанием ноту, ответственную за состояние деревянных полов в квартирах. Пробежала легкая дрожь по паркетам мира, брезгливо перекинулась на досочный настил, и, невидимая глазу, выгнулась нужная спинка доски.
Я должна была приехать.
