В Москве они перегнали меня в тоннеле. Михаил Сергеевич сделал мне рукой небрежно так – пока, мол, пока… Лена притормозила.
– Я вам наплела вчера… Не верьте мне… Все было не так…
Утром все не так, девочка, все не так. Утро – время забывания.
Она скользнула глазом мимо меня, красивый рот был слегка сбит набок, как тогда, когда она морочила мне голову в первую нашу встречу.
– Твой рюкзачок все еще у меня, – сказала я ей вслед.
Она не повернувшись махнула рукой. Делов! Рюкзачок…
Интересен был разворот в мою сторону Леньки. Он демонстрировал мне замену жизни. Смотри, тетка! Вот я, всклокоченный, невыспавшийся, набрякший весь, от начала до конца… Я хочу есть, пить, в уборную… Хочу Ленку… Других хочу тоже… Я густой мужчина… Очень мужчина и очень густой…
На финал он пнул ногой вокзальную тумбу. Просто так, для движения молодой крови и чтоб знала… Но в этом не было зла. Была природа.
Дома я трогаю предметы. Стулья и кастрюли. Чайник еще теплый. Я наливаю в чашку пойло. Рука дрожит, как при абстиненции. Я нутром, кожей чувствую, что меня постигла неудача. Зачем-то с бухты- барахты я бросила на полуслове почти законченную вещь и кинулась рассказывать другую. Надо, кстати, поменять воду в бидоне, с которого все пошло… Ведь все было нормально… Пока я не вдела эту проклятую серьгу в ухо.
Я их не знаю… Они не даются мне в ощущении, эти мальчики и девочки, которых я взялась строгать без знания предмета. Старый дурак папа Карло мечтал о сыне, хоть каком, хоть деревянном, я тоже мечтала хотя бы понять. Не получилось… Вынимайте, мадам, серьгу. Это поколение живет мимо вас, не замайте его абстинентными пальцами.
Мою дно бидона. Пальцы мазюкают теплоту и мягкость осадка. Интересно, кто та старушка, что всучила моей дочери бидон? На какой метле улетела старая ведьма, смеясь над молодой дурочкой? Может, это правильный путь – обдурить и посмеяться над всеми?
Звонок у меня пронзительный, как бы для очень задумчивого глухого. Я не знаю, как насчет физики, но лично я вижу, как звук высекает свет в квартире. Как бы для глухого, но зрячего.
– Кто там? – кричу я в старый дерматин, ибо никого не жду и никем не предупреждена.
– Это я, тетя! Бабушка дала мне ваш адрес.
Я открываю дверь.
– Митя! – кричу я. – Живой!
– То есть? – спрашивает мальчик и недоуменно смотрит на номер квартиры.
– Я – Егор.
– Это все равно, – отвечаю я. – Хотя нет! Нет! Ты – Егор! Я запомню, ты.
– Егор. Я больше не собьюсь.
– Я с Леной. Можно?
Она смотрит на меня из-за его спины, девочка с рюкзачком и сбитым в сторону ртом.
Я поняла, Господи! Ты даешь им шанс?.. Чтобы они все иначе… Или чтоб я?
Падает на обувь рюкзачок. Дети идут в ванную. Где-то далеко смеется плач.
…Над мо-е-ю го-о-ло-во-о-ю…
Ты спятила, женщина. Спятила. Звенело у тебя в голове.
Я тогда покаталась-повалялась в постели, но, как говаривал один мудрый старик, молодой организм до поры до времени свое берет.
Прошло полтора года. И я вот иду к Фале. Вот я уже вошла. Я на нее смотрю.
4
Ей уже сильно за семьдесят, но в ней всегда хороши были прямая спина и красивые кисти рук, которые артрит победить не мог.
Комнатку, в которой она меня принимала, я знала, она была крошечной, но на этот раз почему-то оказалась и косоватой, однако мой глаз уперся в ее юбку, которую я помнила уже лет двадцать. Синюю, шевиотовую… Когда Фаля села закинув ногу на ногу, я увидела, что изнутри она обужена, грубо, методом загиба, считай, на две ладони. Сейчас юбка крутилась у нее на поясе и явно требовала уменьшения.
Я подумала, что ей не много осталось, что она как бы иссыхает. Но грех гневить Бога, возраст вполне порядочный, более «двух Пушкиных»… Чего же еще? Мысль, конечно, гнусная, и, отловив ее в последний момент, я прищучила ее. Потому что этих «нехороших мыслей» за жизнь накопилось столько, что, не научись я откручивать им шеи, мою бы они развернули еще неизвестно куда.
– Ты мне нужна, – сказала Фаля. – Со мной непорядок.
Что приходит в голову прежде всего? Нащупано у себя нечто. Опять же мозговые явления: кажется, что выскочил газ-свет, ан нет. Или наоборот: выключил и бегаешь проверять живой ладонью. Недержание, несварение… Наконец, фобии. Мании. О Господи! С этим у нас – о'кей!
Вот что подумалось, когда Фаля сказала про непорядок. А тут еще юбка, обуженная на две ладони.
… – То, что это про мою смерть, это понятно… – продолжала Фаля. – Я к ней готова. Но они приходят и приходят. Видишь, я уже не передвигаю стулья… Они стоят так, как те садятся.
Действительно, именно стулья стояли странно, вызвав во мне ощущение косоватости комнаты.
