– Каждый раз это на ясном уме, – говорит мне Фаля, – я в этот момент что-то делаю, вытираю стол там или гоняюсь за молью. Много моли… Я плюнула, но есть такие настырные… Будто изгаляются над тобой… Но не об этом речь. Я что-то делаю, и приходит соседка в салопе. Слушай внимательно. Приходит и просит попить.
…Воду соседка пьет запрокинув голову, без глотков, будто вливает в воронку. Некрасивый вид… Но главное не это. Главное, у нас никогда не было с ней ничего общего, даже имени ее я не знала, только фамилию. Храмцова. Соседка Храмцова из пятьдесят шестой.
Так вот… Влив в себя воду – бокал на триста граммов – и не вытерев капель с подбородка, водяным ртом Храмцова проблямкивает:
– Мою дочь попутал дьявол. Она крестилась по пояс голая. В вафельном полотенце. Скажите, что мне теперь делать? Как быть с комсомольским билетом и грамотами ЦК?
Я предлагаю Храмцовой прежде всего снять салоп. От него пахнет прибитой дождем старой пылью.
– Разденьтесь у себя дома и приходите, поговорим.
На слове «у себя» делаю ударение. Не развешивать же мокредь в прихожей? В моей кубатуре и так дышать нечем. Воздух доходит только до шейной ямочки и выпрыгивает назад, как шарик. Но не будешь же объяснять этой Храмцовой: моим легким вреден ваш салоп.
– Хорошо, – говорит соседка, – сейчас разденусь и приду.
Она уходит, оставив дверь открытой, а я мою трехсотграммовый бокал. Место, которого касались губы Храмцовой, тру содой. Я очень верю в заразность психических болезней. Иначе не объяснить их количество. Долго поливаю «место губ» кипятком.
Потом стою в дверях и жду, когда Храмцова разденется, снимет этот старорежимный салоп – никто уже сто лет таких не носит, откуда только он у нее – и придет разговаривать. Но соседка не идет. Тогда я иду к ней сама и звоню в дверь: вдруг с ней что случилось? Дверь не открыли. Я повернула ручку и вошла – квартира была пустой. Возникла мысль о балконе. Но дверь на балкон была не просто закрыта – она была заклеена широким серым пластырем. Почему-то возникла жалость к этой несчастной щели.
Я вернулась в коридор, удивляясь, что, запечатав дверь балконную, Храмцова входную держит открытой. Это в наше-то время!
И вот я снова у себя в квартире и снова удивляюсь этой Храмцовой. Куда она исчезла? А тут она снова появилась. Опять же в мокром салопе и с теми же словами:
– Попить воды…
Точно так же влила в себя, как через воронку, воду. Так же водяным ртом проблямкала:
– Мою дочь попутал дьявол. Она крестилась по пояс голая. В вафельном полотенце. Скажите, что мне делать? С комсомольским билетом и грамотами ЦК?
Я ей снова сказала, что прежде всего надо раздеться…
И началось по новой. Я пошла к ней и во второй раз испытала жалость к балконной щели, которую стягивает пластырь…
Значит, теперь в мокром салопе должна появиться Храмцова и попросить пить… Уже в третий раз.
Надо закрыть дверь и позвонить сыну, чтоб рассказать, какая из-за Храмцовой стряслась глупая история, но, подумала, Храмцова за дверью может услышать разговор и поймет, как к ней относятся, в частности к этому ее салопу и неприятной манере вливать в себя воду без глотков. Надо отложить звонок на потом, когда эта безумная Храмцова угомонится и перестанет туда-сюда бегать.
Я не заметила, сколько так просидела в темноте, во всяком случае, вечер кончился, это точно. Наступила ночь. И такая, что я удивилась звездности неба. И не в том смысле, что звезд много и что они большие-маленькие, голубые там или зеленые, а в том, что я как бы знала, кто из них мужчина или женщина, кто старик, а кто молодой, и даже пристрастия каждой звезды были определены. Например, были такие, что морщились от неудовольствия. Были и подхихикивающие.
Звезды так взволновались, что я вышла на балкон: вдруг это ложный эффект и его дало стекло окна? Когда уже вышла, сообразила – у меня не было балкона. Я ведь живу на первом этаже. И там я вспомнила или поняла, что Храмцова умерла уже давно. Я сюда въехала, а через неделю Храмцову вынесли ногами вперед. Мы даже не были знакомы, а что соседка по фамилии Храмцова, так это я узнала, потому что были выборы и какие-то ребята пришли проверять списки. И я им сказала: «В пятьдесят шестой женщина умерла». И парень, веселый такой, сказал: «Вот и замечательно. Баба с возу… Значит, вычеркнем Храмцову навсегда…»
А тут вижу: стоит в дверях моя мама. На ней серое платье рубашечного покроя. Такого в ее время не было. На шее бусы каких-то красных необработанных камней, сроду таких не видела.
– Где ты нашла этот битый кирпич? – спросила я маму. – Это натуральное или подделка?
– Подделки кончились, – сказала мама. – Ты ведешь себя глупо.
Я пошла с ней в эту вот комнату, тут как бы сидели гости.
– Это твой отец, – сказала мама, показывая на неизвестного мне мужчину.
– Он сидел на твоем месте.
– Откуда ж мне его знать, – засмеялась я, – если он пропал без вести, когда мне было три года.
Потом смотрю – Митя. Улыбается, он же сроду приветливый. А рядом с ним Гоша. И вся ваша родня. Я только собираюсь их спросить, как все исчезают…
Я не помню уже, сколько раз так было. Уже нет страха, а одно ожидание звонка Храмцовой. Уходят они тоже всегда в тот момент, когда я раскрываю рот. Раскрываю, а моль между ладонями. Бью.
– Вы, Фаля, – смеюсь я, – просто задремываете на ходу… Такое случается…
– А стулья? Ты на них посмотри. Так может расставить нормальный человек?
