может подействовать как-то на заторможенную Тоню.
– Мы с вами давно знакомы, – упреждающе сказал Павел, усаживая Алку среди игрушек и пакетов в машине, – вы дочь моих приятелей.
– Вы меня знаете как сироту, – парировала Алка. – А моих родителей вы знали когда-то…
Павлу не понравился этот вариант, он требовал многих объяснений. Но он рассчитывал, что Мишка, так он назвал сына, просто поглотит все лишние слова и вопросы, но, может быть, девчонка – первый человек в доме после родов – как-то подействует на Тоню. Встряхнет, заинтересует, развеселит – ну что угодно, только не это сомнамбулическое состояние, в котором тупо и беспросветно живет Тоня вот уже две недели.
Приехали. Алкины руки пригодились, и она с удовольствием помогла разгружать машину.
– Это моя старая знакомая девчонка, – сказал Павел. – Я знал ее родителей, а тут случайно встретил. Она помогла мне все грузить. А это Тоня, моя жена, а это спящее существо – мой сын Михаил.
Тоня и вправду встрепенулась, оглядела квартиру – все в порядке, не стыдно.
– Давайте чай пить, – сказала она, к собственному удивлению.
Алка сразу отметила, насколько Тоня не пара Веснину. «Какая она деревенская», – брезгливо подумала столичная штучка. Павел сказал, что он чай пить не будет, у него дела, что он исчезает и благодарит девочку, что она не даст поскучать Тоне, которая все время живет затворницей и людей не видит и не слышит.
– Расскажи, Алла, – сказал он, – что там происходит в свете. Кто с кем? И что поют сейчас такие девчонки, как ты.
Нет, на это рассчитано не было, чтоб он исчез, как и не было. Об этом не думал и Павел. Решение уйти возникло мгновенно, как возникла идея чая. Он сразу скумекал, насколько дурным и лишним он может оказаться между ними. И о чем вообще с ними говорить? А вот между собой, может, и зачирикают?
Алка учуяла, что это не дело, а побег. Сонно-беспокойным сознанием поняла это и Тоня. И впервые после родов в ней возникло чувство живого конкретного беспокойства, зачем и почему сидит у нее эта девочка из другого, неведомого ей мира и возраста. И кто она вообще? Не было ее, не было, и родителей никаких не возникало – и на тебе! «Ты зачем явилась?» – хотела прямо так и спросить Тоня, но понимала: невежливо, нехорошо. Но уходил сон, ушла апатия, всю ее охватил беспокойный интерес. И она, сама не зная зачем, закрыла дверь в комнату, где спал ее ребенок.
– Вы откуда? – спросила Алка, потому что именно это не давало ей покоя. Такой классный дядька этот Веснин, весь такой супер, а эта – квашня из эпохи даже не совка, а крепостного права. Тогда, наверное, такие тетки жили и плодили рабов и пьяниц всея Руси.
– С Урала.
– А! Вот откуда ваше оканье.
– Я думала, его у меня нет!
– Куда ж оно денется? – сказала Алка. – Во Гурченко сто лет в Москве, а как заговорится, так и прет из нее Украина.
– В этом нет ничего плохого, – гордо ответила Тоня. – Это голос земли, на которой родился.
– У земли голоса нет, – ответила Алка. – Земля немая.
На это Тоня не знала, что сказать.
– Вы, москвичи, – через какое-то время нашлась она, – тоже говорите, с нашей или украинской точки зрения, глупо. Сплошное аканье-каканье. Тоже другим противно. – Если б ей кто сказал, что вот может так, незнакомому человеку, гостье говорить, не боясь, она бы сроду не поверила. А еще она подумала: «Хорошо, что нет Павла. Я эту московскую соплюху поставлю на место». Тоня еще не понимала, не отдавала себе отчета, что ее сила, явившаяся в ней и жгущая ее огнем, от этой закрытой двери, за которой спал ее ребенок. Для него ей полагается по закону природы быть сильной, чтоб защитить его право говорить на своем языке свои мысли, не оглядываясь ни на кого и никогда. Тоня еще вчера не подозревала в себе такого.
Вот от этого Алка и оробела. Перед ней была другая женщина, не теха-растеха, а сильная и – никуда не денешься от правды – красивая, что было со стороны не подозревавшей об этом Тони лишним. Не тот Алка человек, чтоб дать другому овладеть собой надолго. Она глотнула чаю, огляделась и спросила грубо и прямо:
– А как вы отхватили такого потрясающего дядьку, как дядя Павел?
Тоня ответила сразу и тоже нагловато:
– Это он меня отхватил! Я уже беременная от него уйти хотела.
– Что, никуда не годится? – ехидно спросила Алка.
– Нет, он очень хороший. Но ведь вы его знаете дольше. Так ведь?
– Его хорошо знала моя мама, я – в меньшей степени.
– А папа?
– Папа тут ни при чем.
Тоня поняла, что готова выгнать эту девчонку, что еще секунда – и та скажет какие-то непоправимые слова.
Та сказала:
– Да не беспокойтесь вы! Мама умерла. Ваш муж от меня это узнал. Так все быстро случилось.
– Господи! – прошептала Тоня. – Сколько молодых умирает. Этот рак чертов. Сколько у него видов – не сосчитать. С кем же вы живете?
– Я замуж скоро выхожу. У моего жениха траур. У него папа погиб на Кавказе.
– А еще эта проклятущая война… У нас в палате те, кто родил девочек, так радовались. Моя же мать говорила, что в войну женщинам бывает хуже, чем мужчинам.
– Женщинам всегда хуже, – сказала Алка.
Но тут заплакал ребенок. И Тоня пошла к нему. Алка убрала со стола и даже вымыла чашки. Заглянула в комнату. Тоня кормила ребенка. «Так бы и моя мама могла кормить Павлика», – с печалью подумала она. Почему-то хотелось думать, что в том, что этого не случилось, виноват Веснин. Он пришел и ушел, а мама осталась одна. Он и к этой тетке когда-то пришел, но не ушел. А разве можно их сравнивать, маму и эту?
Несправедливый мир должен был быть подвергнут разрушению. «Запомни, его зовут Павел Веснин». Для чего-то это было сказано? Она теперь понимает – для мести. И Алка сделала глубокий вдох.
– А у меня есть братик. Ему полтора года.
«Кажется, она сказала, что у нее умерла мать. Тогда что это за ребенок?» – подумала Тоня.
– Я понимаю ваше недоумение, вы ведь придумали моей маме смерть от рака, а она умерла родами. Это правильное выражение. Не в родах, не рожая. А именно так – умерла родами.
– С кем же ребеночек? – спросила Тоня, которую охватил какой-то ледяной ужас, как будто за ней гнались и достигли и уже хватают ее за руки. Но как можно хватать за руки, когда в них ребенок?
– С бабушкой, – чирикнула Алка, с наслаждением наблюдая за смятением Тони, за чернотой лица, которая проступила. Мысль о том, что эта женщина ни в чем не виновата, приходила в голову Алке, она даже повертела ею туда-сюда, но смерть слишком тяжелая гиря, чтоб ей был под стать живой противовес. Конечно, виноват Павел Веснин, который все-таки пришел, но пришел слишком поздно. А эта тетка хоть и говорит, что куда-то там от него уходила, набивает себе цену: на самом деле она Веснина своим пузом держала, и вот кормит ребеночка, а бедный Пашка – искусственник, что нехорошо, она читала где-то, что потом это отразится на человеке – отсутствие прикасания к груди матери.
– А отец помогает мальчику? – спросила Тоня, потому что знала: у нас помогают плохо. Ушел из семьи, и ищи-свищи. Бросить ребенка у нас – почти дело доблести. Она столько этого видела.
– Я сейчас решаю этот вопрос, – важно сказала Алка. – Мне удалось узнать, кто отец.
«Зачем она тут? Почему не уходит?» Тоня чувствовала беду, но не знала, с какой она стороны. Она то так, то сяк разворачивала ребеночка, чтоб он не попадал в зону видимости Алки. Беда шла от нее. Но какая? «И как он смел привести девочку каких-то своих знакомых, как выясняется, их уже и нет, и оставить у нее? Как он смел?!»
Алка все это видела, и ей уже было немножко жалко женщину. Этих простых, в конце концов, всегда жалко, хотя вначале убить хочется. Ладно, черт с тобой! Я уйду. Переваривай меня, переваривай!
