Эдда кота Мурзавецкого (сборник)

навстречу?

Я доволен собой. Я даже ничуть не обижен за пинок от Па. Если бы он знал сон Ма, он бы похвалил меня. А может, и нет – ведь он тоже не видел рва.

Мысли хозяйки.

Такая дивная степь, и я бегу по ней. Это так здорово – пространство жизни без перегородок, заборов, дверей и замков. Чистое поле – это воля. Воля – это крылья, взял и взлетел, и я бы взлетела в этом дивном сне, мне навстречу шел любимый, а этот чертушка-кот прыгнул в сон, как оглашенный. Что бы это все значило?

Я завариваю крепкий чай, это единственная слабость, которую мы себе оставили. Кроме, конечно, рюмочки хорошего виски, которую мы себе позволяем иногда. Кот крутится между ног.

– Ты перебил мне сон, – говорю я ему.

Он толкает меня лбом. «Извиняется», – думаю я. И вдруг меня осеняет: а что, если коты видят наши сны? Мне интересно заглянуть в кошачьи мысли, найти самую главную – о чем она? О кусочке вареной индейки или о желании сбежать от нас? Ужасное предположение, но куда денешься, если оно приходит? Вот бы остаться на этом свете мыслью, хорошей, правильной, и делиться ею с миром. Фу! Я представила эту свою бестелесность, легкость и поняла, как мне дорого тело и даже его тяжесть.

Мурз снова толкает меня лбом и смотрит мне в глаза своими изумрудами. «Так толкал меня Том, – говорю я ему. – Но откуда тебе это знать? Вы не встретились на этой земле».

Она вспоминает Тома, чувствую я. У меня с ним сложные отношения. Это обычная история у норвегов с персами. Мы не притягиваемся друг к другу. Вот с Муськой, Васькой, даже Лениным мы как бы вполне свои, а Том всегда в собственной плосколицей рыжей компании. Но вот сейчас, трогая теплые ноги Ма, я хочу с ним поболтать. Ма, Па и Том – это ведь совсем другая история, совсем другая любовь. И мне немножко больно, совсем чуть-чуть, представлять эту их жизнь без меня. Это кажется мне невероятным. Я и перс – мы не совпадаем кровью. И мне не то что хочется понять любовь моих хозяев к чужаку, понять все равно не смогу! Мне хочется принять и простить им эту любовь. Я ведь уже почти принял любовь человека к собаке на примере громкоголосого и несимпатичного малышки Тошки. Как его любит его хозяйка и как она снисходительна ко мне, молчаливому и мрачному великану. Мы не касаемся этого на форуме, но между собой, на двоих, на троих, мы копошимся с этой проблемой «свой – чужой». И вот сейчас, у ног Ма, я принимаю решение – сблизиться с Томом. Ведь хочешь не хочешь – мы одна семья.

Но на этом – «одна семья» – я замираю... У Ма и Па двое детей, взрослых и живущих далеко. Они – горе родителей. А дети думают эту же мысль наоборот: Ма и Па – их горе. Вот об этом я и начну разговор с Томом. Он их вырастил. «Зачем вырастил таких?» – спрошу я его.

...И я спросил его в ту же ночь, покинув спящих хозяев.

– Запах, – сказал Том. – У них разные запахи. Особенно у дочери. Скверный запах зла, точнее, раздраженной зависти. А у сына – устойчивый запах спиртного, выпитого тайно. Ты знаешь, запах открыто выпитого очень отличается от тайно выпитого. Тайный пронзает всю плоть, и он отвратителен примесями духа крови, мочи, желчи, слюны, всего, чем наполнен человек. Тайно пьющие вырастают в неизлечимых алкоголиков. Ты что, не знал этого?

Я никогда не думал об алкоголиках. Мне они не встречались. Ма и Па любят пригубить рюмочку, но они от этого делаются только лучше. Такие ласкучие.

– А что это значит – запах зла? – спросил я у Тома.

– Мог бы знать и сам. Ты уже взрослый кот. Но я понимаю, ты живешь в тепличных условиях, от этого ты зануда и задавака. А я видел эту семью в состоянии распада. Самое страшное – распад. Души ли, семьи ли, страны ли. А представь все это вместе, как было у них. Я ненавидел их «доченьку», а она ненавидела всех. Такая с виду улыбчивая, она исторгала из себя зло к родителям, которых обвиняла в том, что родилась у них, а не где-то в другом месте. Я видел это излюбленное ее место. Шезлонг на пляже и старый козел, целующий ее ноги. И деньги, много шелестящих денег. Она прижимает их галькой к песку.

– Козел – это кто? – не понимаю я.

– Ты глупый недоразвитый кот. Ты не знаешь языка людей, с которыми живешь. Козел – это человек, но козел по сути. Понимаешь?

Я не понимаю. Я не видел козлов.

– У них уже нет дачи? – удивляется Том.

– Уже нет. Пришлось продать. Но я на ней не жил никогда.

– Горе ты луковое! – смеется Том.

Я молчу, ибо не знаю, что такое горе луковое.

Как-то мне скверно. Этот плосколицый перс знает куда больше меня, а я ведь считал себя умницей и достаточно образованным зверем.

– Ладно, – сказал Том. – У каждого кота свой путь и своя среда обитания. Ты это хоть понимаешь?

Мне хочется его стукнуть, хотя это я как раз понимаю. Я люблю слушать разговоры Ма и Па. Люблю их анекдоты. Но вот слово «козел» мне не попадалось. И слово «дача» тоже мельком. Это же не значит, что я идиот?

Мы расстаемся с Томом почти по-дружески. Вразвалочку он идет в свою компанию, а я бегу к Муське.

– Сейчас же объясни мне, кто такой козел! – требую я.

– Зачем тебе это надо, дурачок? – спрашивает она. – Это такая большая собака с рогами. Ты что, никогда не слышал эти стишки: «Идет коза рогатая за малыми ребятами: забодаю, забодаю, забодаю»? Козел – это ее муж. Ты не рос с малыми детьми, ты не слышал детских книжек.

– А как пахла их дочь?

– Плохо, – сказала Муська. – Как пахнет плохой человек. Ты неженка, тебе в твоей жизни ничего не воняло.

Ну, и что я получил в результате? Что я недоумок, что я не знаю многих слов, которые у Муськи и Тома просто сыплются с языка. «Козел», «дача», «горе луковое»... Плохой запах... Вокруг меня хороший. Мне несимпатичен запах Тошки, но это правильно. Он псина. Это слово я знаю. Па мне говорит после моих встреч с Тошкой: «Не обижай псину. Она славная. Собаки и коты – часть человеческой жизни».

...Я на минуту вышел в подпространство, чтобы встретиться с котом Матвеем. Люди не умеют, закрыв на миг глаза, оказаться в нужном им месте. Это до смешного простая штука, если знать, что параллельный мир рядом, тут, в сущности, он вокруг тебя и смотрит тебе в глаза. И вот я вышел на секунду к Матвею. Он давно, лет сто как покинул наш мир, но по телесной, объемной жизни со вкусом и запахом очень скучает. Вот и сейчас он первым делом меня понюхал.

– Тебя обкурил хозяин, – сказал он сморщившись. – В мое время табак пах тоньше и благородней.

Ах, как я не люблю это в нем – придирки к моему времени. Он думал, что если видел еще полуживого Толстого и обнюхал его следы, которые привели старика в Астапово, то имеет право быть бестактным. Не думаю, что следы Толстого пахли лучше табака моего хозяина. В общем, мы тогда только встретились и уже были раздражены друг на друга. Но я бы преодолел это – так интересно мне с ним разговаривать, – если бы какая-то неведомая сила в тот момент не рванула меня назад, в мое время. Так еще никогда не было. Мы подолгу заседаем на форумах или болтаем друг с другом о своих хозяевах, и никто никогда меня не тревожил и не выдергивал из параллельного мира в эти приятные моменты жизни в нем. А тут этот рывок, болезненный рывок, скажу вам, будто меня растягивали в длину до полного разрыва.

Я оказался на пороге комнаты своего времени, посредине ее стояла Ма и буквально рвала на себе волосы, крича при этом, что надо немедленно вешать объявление о моей пропаже. Я ткнул ее лбом, а она схватила меня так, что мне пришлось уворачиваться от ее мокрого лица.

– Ты где был, солнце мое? Где тебя носило, сволочь ты такая? – плакала и смеялась она сразу.

Они плохо пахли, омерзительно пахнут у людей нервы, когда они их распускают. Что бы ты сказал, Матвей, на этот запах? Я просто вижу твою брезгливую морду.

С трудом мне удалось спастись от жарких объятий. Боже, как же оно беззащитно, это человеческое существо, как оно беспомощно в мире, где все так близко, так рядом, но они слепы и глухи, живущие в скудном пространстве трех измерений.

Они не знают удивительный мир мертвых, мир без слов и жестов, но одновременно такого пронзительного взаимопонимания, при котором зло и жестокость не могут возникнуть по определению, там