– В данном случае она не ошибается: вы действительно говорите неправду. – Дука понизил голос, пытаясь хоть немного его смягчить. – То есть нет, вы не лжете, вы что-то недоговариваете, я же чувствую. Я вижу вас впервые в жизни, но чувствую: вы – честнейший человек и сами мучитесь тем, что умалчиваете о чем-то. Прошу вас, синьора, скажите все, ведь тут важна любая мелочь. Я, например, выяснил, что некая женщина-врач снабжала одного из парней наркотиками. Вы слишком хорошо изучили этих ребят, чтобы знать, кто из них балуется наркотиками и где он мог их добывать. Вы же мне сами сказали, что знаете их лучше, чем родители.
Молчание. От этого молчания до предела сгустилась атмосфера в комнате. Инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи как-то странно улыбнулась, глядя на Дуку; глаза у нее были мутноватые, как у всех печеночников, а теперь их еще затуманили слезы, но улыбка не сползала с лица и в голосе не чувствовалось дрожи.
– Не думала, что бывают такие полицейские. Может, вы и не полицейский вовсе, слишком уж видите все насквозь. Я угадала, вы не настоящий полицейский?
Дука не ответил. Она немного помолчала, смахнула пальцами пелену слез и повторила уже без вопросительной интонации:
– Я угадала?
Дука с трудом выговорил:
– Когда-то я был врачом.
– Так я и знала. – На лице ее застыла маска подавленного страдания. – Врачи все чувствуют и видят насквозь, должно быть, вы были хорошим врачом.
Ливия отвернулась, чтобы скрыть, как глубоко она растрогана словами этой женщины. Ее так и подмывало подтвердить: да, он был хорошим врачом.
– Я не спрашиваю, почему вы оставили свою профессию, – устало продолжала инспекторша. – Наверное, на то были причины. К тому же я вряд ли имею право допрашивать полицейского, у меня сестра – гинеколог, и я, слава Богу, врачей повидала. Сама когда-то в молодости мечтала поступить на медицинский факультет, но отец сказал, что в Италии диплом женщине ни к чему – все равно выскочит замуж, пойдут дети и будет дома сидеть. Знаете, мой отец был человек необразованный, в молодости работал сапожником, потом открыл обувной магазин, дела пошли успешно, и он даже набрал денег, чтобы выучить сестру Эрнесту, а меня учить не захотел. «Так и быть, – говорит, – дам тебе денег на один год. Сдашь все экзамены – внесу за следующий, но если хоть один предмет провалишь – все, будешь сидеть дома, на кухне». И конечно, хоть я занималась как проклятая, но два экзамена все же завалила, пришлось довольствоваться дипломом педагогического училища. Много лет преподавала, потом окончила курсы инспекторов, даже в Германии на стажировке была. Две недели провела в исправительной колонии в Западном Берлине – это невероятно! Там были дети самых закоренелых преступников. У одного мать, чтобы освободиться от сутенера, заживо сожгла его, облив постель бензином. Никто из тех ребят не совершал ни краж, ни других преступлений, они были вполне социально здоровы, но психологически сам факт, что они являются детьми убийц, бандитов, извращенцев, насильников, шантажистов, – сам факт мог привести к личностным отклонениям. Вы не поверите, там не было даже отдаленного сходства с исправительным учреждением. Комфортабельная гостиница, окруженная огромным садом. В каждой комнате по три человека, на каждом этаже староста, выбранный из тех, у кого родители были самые отпетые, то есть из детей наиболее близких к падению...
Дука и Ливия слушали не просто терпеливо, а усердно. Ремесло ищейки, как и охотника, требует двух качеств: терпения и усердия. Если кто-то разговорился – выслушайте его до конца, в море слов вы наверняка выловите жемчужину истины, – вот они и ждали, когда же она сверкнет, эта жемчужина.
– Разумеется, колония делилась на две половины – мужскую и женскую, но это распространялось только на ночные часы, а весь день – на уроках, в столовой, во время игр – мальчики и девочки проводили вместе. Вы себе не представляете, как все продуманно, организованно. Ребята от восьми до восемнадцати, но никаких возрастных различий – ни в играх, ни в занятиях, наоборот, старшие следят за младшими, направляют их, помогают, если нужно. Кроме курса обучения и психологической адаптации, важными составными частями программы были обучение ремеслу и игры... Нет, это трудно себе вообразить, я как инспектор много учреждений повидала, но там был просто рай. Двенадцатилетняя девочка, уже опытная медсестра, под присмотром врача делала уколы своей шестнадцатилетней подруге. А ее отец был садист, осужденный за зверское убийство женщины и несколько раз пытавшийся изнасиловать свою дочь еще в возрасте шести лет! А игры?.. Я сначала даже не поверила. Директриса – там всем заправляла женщина, и у нее было трое заместителей мужчин, – так вот, директриса мне объяснила: «Насилие – такая же человеческая потребность, как любовь, еда, сон. Человеческие существа по своей природе очень агрессивны, не бывает людей мягких по натуре, это либо заблуждение, либо речь идет о ненормальных существах, у которых насилие, загнанное вглубь, вызывает личностные и психические отклонения. И единственно верный путь – направить это насилие, эту агрессивность на общественно полезные цели. Для этого мы устраиваем в большом дворе игры с применением насилия. Пойдемте, я вам покажу». И она повела меня с собой. Каждый четверг в большой двор привозили две-три старые машины, или полуразрушенную мебель, или еще что-нибудь, что надо было сломать, девочки и мальчики делились на команды – по возрасту, и каждому давали в руки длинный топор или железный молоток. Они должны были сокрушить всю эту рухлядь: машины, стулья, шкафы, – и не просто сокрушить вслепую, а расчленить их на отдельные детали, отделить резину от дерева, сталь от бронзы, ткань от стекла. Вы бы видели, доктор! – Назвав его доктором, она улыбнулась печально и по-доброму. – Двадцать мальчиков и девочек, вооруженных топорами и молотками, чуть ли не больше их самих, по сигналу – у немцев ведь все по сигналу – начинали крошить этот старый хлам, с одной стороны, давая выход своей агрессивности, а с другой стороны – делая это по- умному, с пользой, и команда, первой разобравшая старый автомобиль по частям, получала специальный приз. На первый взгляд кажется странным, но это была нужная работа, кладбища автомашин специально обращались к ребятам и, получив сделанную на совесть работу, какую ни один автомат не сделал бы, платили детям, так что те привыкли давать разрядку своим агрессивным инстинктам, одновременно приобретая полезные навыки, да еще получая за это вознаграждение. А беседы с психологом!.. Каждый ребенок знал, кто его мать и отец и какие преступления они совершили, и психолог объяснял им, что толкнуло их родителей на эти преступления и почему они не должны повторять тех же ошибок, но не должны и ненавидеть, презирать своих родителей. Это было совершенство, доктор, чисто немецкое совершенство, я убеждена, что никто из тех мальчиков и девочек, хотя они и были детьми преступников, не последовал примеру своих родителей. Их полностью перевоспитали для жизни в обществе подобно другим нормальным людям. Со мной поехала сестра, и мы обе были потрясены тем, что увидели, ведь это все равно что увидеть искривленный ствол дерева, который благодаря соответствующему уходу выправляется и вырастает прямым и стройным. Моя сестра Эрнеста, хотя она по профессии гинеколог, так вдохновилась всем этим, что обратилась к директрисе с просьбой принять ее в штат.
Жемчужина что-то все не сверкает, думал Дука, столько слов, а ни одно ему не годится, и тем не менее их все надо выслушать.
– ...И ей сказали, да, конечно, большое спасибо, нам очень нужна помощь, – продолжала свой рассказ инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи. – Велели заполнить три или четыре анкеты – немцы же такие дотошные, – взяли кучу всяких анализов, и все результаты были положительны: ja, ja, ja.
А потом подвергли ее психосексуальному тесту, но тут уже ответы были: nein, nein, nein.
– Почему? – спросил Дука. (Может, его терпение наконец будет вознаграждено?)
Альберта Романи провела рукой по лицу и не сразу отняла ее.
– Потому что моя сестра – лесбиянка. – Она взглянула на него без улыбки: кровь внезапно прилила к ее желтушному лицу, и женщина тут же опустила глаза. – Естественно, они не могли доверить воспитание таких трудных подростков человеку с сексуальными отклонениями. – Она снова подняла на них глаза. – Знаю, вы мне не поверите, но я до того момента не знала об этой особенности моей сестры.
Первой мыслью Дуки было: должно быть, она пьет. Второй: какое мне дело до ее сестры? И все же он продолжал слушать.
– Это было три года назад, – сказала Альберта Романи. – Три года назад я наконец поняла, почему моя сестра не выходит замуж. Я тоже не вышла замуж, но причина тому написана у меня на лице, а она
