Если мы и пропускаем много интересного, то винить в этом некого: пески и скалы Египта с их гробницами и храмами представляют долгую, в несколько сот верст хартию, в которой так мало пробелов, что её во век всю не прочитаешь.
Близ Монфалута к Нилу надвигается каменною стеной Джебель-Абу-Фода; здесь сильные порывы ветра буровят Нил, рвут паруса и ломают мачты, а порою совсем разбивают суда о скалы. Дагабии быстрыми чайками проносятся мимо и ни за что не решатся, сложив свои белые крылья, отдохнуть у берега. Чтобы не быть застигнутыми темнотой в Абу-Фодских воротах, пароходы остановились засветло, где случилось, вдали от селений и городов, и программу завтрашнего дня нам привелось услышать на убраном поле дурры, куда мы настоящими Ливингстонами вышли навстречу г. Кука по ступеням, наскоро выкопанным в береговом обрыве.
«Завтра воскресенье, возгласил мистер Кук — и для туристов это было настоящею новостью, так как они перезабыли дни недели;—надеюсь, что путешествующей с нами Reverend gentleman (т. е. пастор) не откажет спутникам в поучительной беседе; впрочем в Сиуте — мы приходим туда к полудню и стоим до вечера — есть протестантская церковь. Позавтракав, уважаемое собрание едет осматривать город и затем гробницы в Ливийских горах. В Сиуте мы встречаемся с обратным пароходом (из Ассуана), и находящееся на нем пианино будет перенесено на Саидие, а сегодня после обеда саидское общество приглашается на Бехеру испробовать тамошний инструмент.»
Музыкальный вечер, на котором играли и пели только английские бехерские дамы, длился далеко за полночь. Но с одной стороны запечатленные каким-то английским акцентом вальсы и мазурки, с другой — строгие и угловатые, как самые фигуры островитян, слова британских любовных романсов, выстреливаемые устами колечком, устами сердечком, а иногда всею широки разинутою пастью, нагоняли если не на всех, то по крайней мере на меня нервную зевоту, и я ушел еще в начале этой цивилизованной «фантазии».
Теплая безветренная ночь сияла звездами ярче яхонтов и алмазов. Иные горели низко над чертой земли, словно огни далеких маяков — доказательство чрезвычайной прозрачности воздуха.
Небесный свод значительно передвинулся с тех пор, как я покинул Константинополь: теперь Малая Медведица с Полярною Звездой стоит гораздо ниже, Большая— временами наполовину закатывается, а южная сторона неба открываешь целый мир незнакомых светил. Более тусклые и печальные, чем звезды северного полушария, они тем не менее очаровывают своим холодным блеском и манят воображение, как неизведанные края полуночного полюса. У горизонта ярче других блестят четыре звезды Южного Креста.
Над пустыней, которая вплотную подходить к противоположному берегу, взошел месяц, и я уже выставил для Ахмета Сафи на лунный свет свои ботинки, а из кают-кампании Бехеры все еще долетали глухие звуки фортепьяно, нарушавшие чудную симфонии египетской ночи. Я вслушивался в эту симфонию и сладко засыпал под звенящие клики цапель над водою, всплески крупной рыбы, плач совы и грустное завывание шакалов и гиен.
Lunch приближается к концу; пароходы замедлили ход; направо (восточный берег) куча бурых строений — это Эль-Амра, пристань Сиута, отстоящая верстах в двух от города; налево, за широкими отмелями, густой и развесистый финиковый кустарник.
В Эль-Амре погонщики чуть не сшибают нас с ног и, яростно голося, с разных сторон в перебой придвигают боком оседланных и неоседланных ослов с того же расторопностью и ловкостью, с какою услужливые кавалеры подкатывают дамам кресла на колесиках. Между тем, длинный. кнут Мехмеда со зловещим свистом и хлопаньем работает ко всем направлениям. Выбывшие из строя мальчишки, покинув ослов на произвол судьбы, трут ладонью кто спину, кто голое плечо, и щелкают как звери зубами. Один плачет в три ручья, — но не от боли, а с горя, что никто не хочет сесть на его осла. У мальчика щучий рот и красное одутлое лицо, изрытое щедринками недавней оспы, по которому, за отсутствием платка, размазываются обильные слезы и другие отделения. У осла ободранный зад, подобный большому наросту дикого мяса, вспухший, сочащийся кровью и перехваченный слишком короткой шлеей. Иногда, завидя нового туриста, мальчик мгновенно пробуждается от отчаяния, неистово дергает животное за мундштук и как лопатой бьет по дикому мясу плоским пальмовым стержнем, принявшим пунцовый оттенок; звук ударов напоминает отбивание говядины: кровь брызжет во все стороны…
Ребенок очевидно жесток не от природной злости, а из нужды: когда все туристы уехали, он, обняв своего осла, так и замер у него на шее. Взволнованная miss Gertrude уверяла, что они оба плачут навзрыд.
По случаю праздника путешественники принарядились. Commis voyageur вдел даже в петлицу ленточку неизвестного мне ордена, столь же сомнительного, как частица — «de», приставленная к его имени. Тем не менее скачка наша была комична, как всегда: ослы, резвые и веселые (плакавший навзрыд составлял исключение), но притом крошечные, беспрестанно падали со всех ног, и туристы летели в пыль через их головы. Падать с осла на мягкую почву скорее забавно, чем страшно, — испытываешь только как бы толчок в рессорном экипаже. Чаще других кувыркался мой мышастый ослик. Старшая мисс Поммерой собирается нарисовать его портрет.
«О, если б ты только мог видеть свое поведение»! невольно вспоминалось мне.
Опасаясь «справедливого» моего гнева, ослятник наскоро высвобождал мою ногу из тесного стремени, подавал укатившуюся шляпу и затем кидался опрометью через поля и канавы. Эта сцена бегства повторялась после всякого моего падения. Видя, однако, что я не порываюсь бить ни его, ни даже осла, он в скорости решил, что я круглый дурак, и стал отбегать недалеко.
Дорога в город, обсаженная тенистыми сикоморами и акациями, идет среди нив гребнем превосходной плотины, не затопляемой во время половодья. В несколько минут добрались мы до окраин города; кругом мазанок предместья рядами лежали на солнце кирпичи из грязи пополам с рубленою соломой, — они «обжигаются» таким способом без печей и огня; потом проехали две, три прямые улицы с двухэтажными арабскими домами и рассыпались по базару. В крытых его переулках товары не роскошны и выбор их не велик: пестреют ситцы различных качеств и узоров (шелковых материй почти нет), тускло светится оловянная посуда, вздымаются пыльными стопами немуравленые миски, кувшины, горшки и другие изделия из красной и серой глины. Приманкой для иностранцев служат узкогорлые изящные вазы и в особенности грубой работы пресс-папье, во образе крокодилов, более впрочем похожих на свинью, нежели на какое бы то ни было земноводное.
Народ, толкущийся у лавок, конечно занимательнее всего, что в них развешено и расставлено: бродят здесь и меднокожие от загара бедуины, и дымчатые мулаты, и черные, точно ваксой смазанные, негры (в общей сложности — чем ближе к порогам, тем лица темнее). Знакомимся мы и с Коптами, составляющими значительную часть 27-ми тысячного сиутского населения; об них не следует судить по образчикам виденным у Деир-эль-Адры {12}. Занимаясь обыкновенно тонким ручным ремеслом и письменными работами (это лучшие переписчики корана), они отличаются от Арабов- мусульман чистоплотностью, нежным строением тела и какою-то почти женскою мягкостью приемов.
Плотина идет и по ту сторону города но направлению к пустыне, вплоть до канала «Сохадие», за которым начинается песок, прегражденный цепью крутых гор. По каменному мосту через канал шли к нам навстречу караваны из отдаленных областей, опоздавшие в Сиут на воскресный базар. Говорят, в числе другого товара, они привозят и невольников.
В стене скал одни над другими чернеют входы гробниц древнего Сиута, или по иероглифическому правописанию Серпа (Ликонолиса). Они расположены в четыре яруса, из коих уже первый выше террасы Бени-Гасса на Гробницы, вовсе лишенные рисунков, сравнительно не интересны, и дальше второго яруса никто не полез, кроме меня да погонщиков {13}.
Утомительно было при палящем солнце взбираться на кручу по рассыпанным здесь в большом числе осколкам раковины Callianassa nilotica, имеющим совершенное подобие черепков глиняной посуды, какую мы только-что видели на базаре.
«Упадете, упадете», кричала мне вслед Miss Emely. Однако я не падал и победоносно карабкался выше.
С верхней площадки, куда выходят обширные могильные комнаты с таким низким потолком, что до него можно достать рукой, открывается чуть ли не лучший в Египте вид. Хотелось бы лезть еще дальше, но путь прегражден отвесною скалой. Сначала видишь только океан зелени всевозможных оттенков,
