тридевять отмелей; смелость выказывали одни кулики; шлепнувшаяся возле пуля не производила на них впечатления: только вздрогнут крылышками, а затем снова кокетливо мелькают над водой белоснежными брюшками, Но вскоре туристы убедились в бесплодности стрельбы по птице и теперь пускают в ход оружие лишь при встречах с дагабиями. Пока суда салютуются флагами, пока с пароходов раздаются оглушительные свистки, пассажиры взаимно приветствуются залпами и перекатною стрельбой, криками: «hip, hip, hurrah!» и маханием платков. Почти все дагабии имеют английский или американский флаг.
Фан-ден-Бош и мисс Эмили Поммерой, лучшие стрелки нашего общества (они без промаха разбивают пулей бутылки подбрасываемые на воздух услужливым Анджело), по целым часам сидят рядом с ружьями на коленях и смотрят… друг другу в глаза. Однажды, заметив в недалеком расстоянии двух дремавших на острове косматых грифов, я, поддаваясь первому движению охотничьей страсти, кинулся было предупредить молодых людей. Но, увидав по их взглядам, что они столько же думают о ловле, сколько о прошлогоднем снеге, не счел себя в праве прерывать их немой разговор, и сон царственных птиц не был потревожен.
Иду расспрашивать Ахмет-Сафи об окрестностях; мы с ним приятели. О степени его благосклонности туристы могут судить по сравнительному блеску своей обуви. В мои ботинки можно глядеться, как из зеркало.
Он очень польщен моим вниманием, а то Анджело отбил у него всю практику. Не оставляя мытья посуды, седой Нубиец, с важностью нянюшки, рассказывающей сказки, передает мне всякие сведения: справа к берегу подошла гора Джебель-эль-Хорид (до 800 футов над уровнем реки); деревни у её подножия лет 10 назад возмутились против хедива (вернее против его сборщиков). Город на западном берегу возле леса сикомор называется Сухадж; неподалеку на рубеже Ливийской пустыни стоят древние давно покинутые Белый и Красный монастыри, Деир-эль-Абиад и Депр-эль-Ахмар (постройку их относят ко временам Феодосия). А эту деревню, где мы сейчас остановимся за углем, никак не называют, т. е. может-быть как- нибудь и называют, только он, Ахмет-Сафи, никогда не спрашивал, как именно.
При останивках Фан-ден-Бош и мисс Номмерой, разойдясь в разные стороны, вновь одушевляются охотничьим пылом и бьют горлинок и домашних голубей. Горлинки, в наших краях сторожкие птицы, здесь до того доверчивы и так близко к себе подпускают, что рука на них не подымается. Срываются они лишь когда бросить в них чем-нибудь, и тут же, перелетев через несколько пальмовых мохров, садятся снова. Но наши стрелки, как истые спортсмены, не дают им опуститься и разряжают по ним свои двуствольные дробовики в то время, как они резкими взмахами крыльев уносятся в вышину. Домашние голуби — белые, пестрые и серые — водятся во множестве по всему Египту. Для них строятся особого рода массивные глиняные голубятни в форме четырехугольных зубчатых бастионов, придающие мирным египетским поселениям вид каких-то хивинских крепостей с бойницами и амбразурами. Голубятни служат для сбора гуано. Впрочем к потреблению голубей иностранцами Арабы относятся совершенно равнодушно. Мальчишки с пучком волос на бритой голове, худенькими членами и объемистым животом, прикрытым овчинкой или вьющимися растениями, кровожадно таскали за охотниками убитых птиц.
Однако мисс Поммерой и Бельгиец интересуют меня гораздо больше всяких голубей. Не удивительно, даже весьма естественно что в одиночку молодые люди опять становятся ярыми охотниками; но что же разлучает их на берегу? почему с некоторых пор они расходятся, как только ступят на твердую почву? Не потому ли, что в то же самое время с Бехеры сходить Англичанин, мистер Джонсон, едущий из Миние, что мисс Поммерой с ним немножко кокетничает и что Фанден-Бош не в состоянии выносить его близости? Если так, то для меня отчасти понятна сосредоточенная злоба, с какою Бельгиец, топча посевы, стреляет по невинным горлинкам, как по неприятелю.
Появление на нашем горизонте плотного, рыжего мистера Джонсона было всеми замечено. Приехав но железной дороге в Миние, чтобы нагнать пароходы (он не поспел к ним в Каир), Джонсон сел сначала на Саидие, и мы в продолжение нескольких часов наслаждались его обществом. Я было принял его за чистокровного Янки: он лихо сплевывал в сторону, когда сидел беспокойно двигал ногами, точно на полу им было слишком низко и хотелось повыше, не снимал в кают-компании шляпы и часто сдвигал ее на глаза, даже на нос, противным подрыгиванием одного указательного пальца, которым дробно почесывал затылок, медленно пробирая в волосах дорожку от шеи к макушке. Относительно других пассажиров он был невежлив и груб, не отвечал на вопросы, ходил по ногам, садился в чужие кресла, короче, делал что хотел, не обращая ни на кого внимания, точно ни души, кроме него, на пароходе не было; изредка лишь заговаривал с miss Emely.
— Так вы подумали, что это мой соотечественник? допрашивал меня позже толстый мистер Поммерой, — благодарю! стоит кому-нибудь ноги положить на стол, чтобы все сейчас закричали: «смотрите, смотрите — Американец!» За что такая немилость? Манеры этого джентльмена показывают только, что он принадлежать к дурному обществу, а дурное общество во всех странах не малочисленно, и в Великобританском королевстве его пожалуй больше, чем в Соединенных Штатах. Быть-может вас удивляет, что дочь моя так оживленно с ним беседует? Я бы сам удивился, если бы давно уже не перестал удивляться… Пусть себе — ее воля. Положим, мы с ним не в первый раз встречаемся, но тем страннее. Это она называет «изучать нравы»! Конечно, не будь она мне дочь, я сделал бы ей замечание….
— Итак, продолжал после краткого раздумья огорченный отец, — смею вас уверить приемы мистера Джонсона отнюдь не американского происхождения. Что же касается его сознательной грубости, то она служит доказательством, что мистер Джонсон именно Англичанин, а не Американец. Грубость эта типична, безусловна, то-есть не зависит ни от воспитания, ни от общественного положения. Если нынче она проявляется в неблаговоспитанном человеке, то это лишь простая случайность, совпадете в одном лице двух самостоятельных особенностей, unio personalis: вы встретите образованного, вполне приличного на вид Англичанина, который в пути будет так же груб, как Джонсон: в пути, прошу заметить, только в пути и за границей. У себя дома John — Bull' ы, как мы их называем, совсем другой народ: они и гостеприимны, и радушны; говорю я исключительно об Англичанах-туристах. Будучи в одинаковой степени любителями всяких «туров», Американцы и Англичане выработали самые противоположные системы «путевого обращения». Чтобы не скучать в дороге, Американец старается сблизиться со спутниками, и своею вежливостью и благодушием побеждает самую упорную мономанию; завязывается знакомство, по большей части очень приятное и во всяком случае не стеснительное, так как оно не влечет за собою никаких обязательств — визитов даже не приходится делать. Американец с охотой отвечает на расспросы о нравах и обычаях Нового Света, о своих путешествиях и наблюдениях в чужих странах и проч. А между нами, презренными Янки, право попадаются толковые люди, с которыми не только приятно, но и полезно побеседовать. Наскучит серьезный разговор, переходите к болтовне, к тому, что Французы зовут causerie, и тут Американец не ударить лицом в грязь; мы народ и дельный, и веселый, два качества редко уживающиеся вместе; мы любим шутку и понимаем ее. Знаете ли, например, что многие путевые тетрадки на Саидие (взгляните, какая огромная торчит из кармана степенной miss Gertrude) наполнены каламбурами, загадками, шарадами, которые целыми годами собирались в сип изящно переплетенный сокровищницы. при такой, системе для Американца время в пути летит так же быстро, как мелькающие за окнами вагона подробности ландшафта.
Англичане, наоборот, скучает от души и самым откровенным образом: скука сказывается в его движениях, голосе, взгляде, он мирится с нею, не ищет развлечения и только ставит себе задачей пользоваться возможными физическими удобствами, комфортом, то-есть занимать первое место, иметь самую покойную постель, съедать лучший кусок, и это, во что бы то ни стало; словом, он считает за благо быть вполне эгоистом, жертвовать спокойствием других для удовлетворения малейших своих прихотей, считать чужое удобство прямым ущербом для себя и т. п. Преследуя свои себялюбивые цели, Англичанин из принципа не стесняется ни правилами светских приличий, ни даже самыми начальными законами общежития. Он ни пред чем не остановится, чтобы на пароходе отвоевать просторнейшую каюту или в поезде занять сидение возле окна; спустить без спроса стекло или будет при закрытых окнах курить сигару, хотя бы в отделении находилась женщина, даже больной. С женщиной, если она одна, он особенно мало стесняется, впрочем не посмотрит и на мужчину. Косые взгляды, ропот, колкие слова, вызываемые в публике его поступками, нисколько не трогают его и не удостаиваются ответа — брань на вороту не виснет, а действием прядь ли кто решится оскорбить этого откормленного бифштексами и выдрессированного для бокса борова. И вчуже грустно видеть, что дерзости его проходят безнаказанными.
Не знаю, может-быть мистер Поммерой несколько пристрастен в своих суждениях о путешествующих
