остатками нашего завтрака.
Деиир-эль-Бахрэ стоить еще в пустыне, и кругом него только реют ласточки серо-желтого оттенка, как нельзя более подходящие под цвет каменных пор; среди возделанных полей, (в расстоянии полуверсты около пальмовой рощицы) находятся одни разрушенный пропилоны.
Храм воздвигнуть фараоншей Ра-Маа-Ка-Амен-Кнумт-Хатасу, сестрой и соправительницей Тутмесов II и III, (XVIII династия, 1597–1447), но в надписях имя её, тщательно стертое, заменено всюду именем Тутмеса III. Открывают обман некоторые обороты речи: «Тутмес (III)», говорится в иероглифах, «построила сие здание», «они посвятила его своему отцу Аммону» и т. и. Судьба этой египетской царевны Софии задернута непроницаемым покровом, — известно лишь, что в последние годы своего царствования Тутмес III правил единовластно, — однако в храме невольно думается о той, чье имя из него изгнано; славолюбивый брат фараонши не предугадывал, какую окажет ей услугу, преследуя саму память о ней.
Сооружение отличается своеобразностью; части его— дворы и крытые храмины — лежать на террасах разной высоты, чем ближе ко хребту, тем выше, и наконец уходят в скалу; помещения высечены там горизонтально; некоторые были найдены наполненными до верху человеческими трупами.
Наружи высятся куски стен и обломки колонн. В одном месте уцелел потолок со всегдашними желтыми звездами по голубому небу. Боги пощерблены и изуродованы, впрочем пребывают такими же гордыми и неприступными, как в предвечный день своего рождения. Лучше других устояла против времени и людей общая кормилица фараонов, богиня Атор, держащая на руках царенка, вероятно одного из двух Тутмесов.
Если состояние внешних развалин плачевно, то, наоборот, покои в горе сохранились удивительно. И тут, как в Баб-эль-Мелюке, краска на барельефах точно еще не высохла, а где работа не окончена, можно подумать что она лишь приостановлена: художники отправились пообедать или прогуляться, сейчас вернутся и снова примутся за дело.
Из картин Деир-эль-Бахрэ самая любопытная — Поход в Аравию, в страну Пуниер, предпринятый таинственною фараоншей: египетские полки идут под звуки труб и барабанов, суда плывут по морю, с чужеземного берега уводятся пленные или заложники, на лодки сносится военная добыча — металлы, слоновая кость, шкуры, обезьяны, — а сквозь прозрачную морскую воду видны разные рыбы и раки, настолько живо представленные, что не трудно признать в них породы, до сих пор существующие в Чермном Море. Морская вода изображена зеленою, нильская — голубою.
От Деир-эль-Бахрэ поехали к Колоссам, конечной цели сегодняшней прогулки. Ведущая к ним тропинка проходит чрез Рамезеум, сквозь лес его столпов (ближайший осмотр этого памятника откладывается на завтра.)
Колоссы подымаются сажень на восемь над уровнем нив {19}. Схожие друг с другом как близнецы, они сидят рядом на вольном просторе и оба с одинаковым недоумением смотрят слепыми глазами на восток.
Утес, стоящий в равнине, башню, господствующую над соседними зданиями, поэты привыкли называть «сторожем» или «часовым», — сравнение ни к чему так не идет как к этим серым великанам. Но что же сторожат они или чего ожидают? С особым гнетущим чувством силишься разгадать каменных чудовищ, от которых веет чем-то безличным, стихийным, вечным как время и непобежденным как смерть. Мрут отдельные люди, проходят поколения. исчезают с лица земли целые племена и народы, миллионы раз опускается и подымается солнце, — они же все сидят и ждут, ждут, ждут…. Между ними, как в широко- раскрытых воротах, пролегает дорога: едет со скрипучею песней арба, запряженная черными буйволами; ступают гуськом верблюды; надсаживаясь от крика, болтая руками и ногами, скачет на неоседланном осле какая-то удалая голова; дети без рубашек кувыркаются в мягкой пыли и таскают за хвост лохматую собаку в роде овчарки, а кругом ярко-зеленым морем стелются и волнуются нивы. Но они ни на что не смотрят, им ни до чего нет дела, как отжившим старикам, которые, потонув в древних воспоминаниях, безучастные к окружающей жизни, уставились тупо в пространство и медленно жуют губами.
Что такое колоссы? Шагах в пятистах груды обломков образуют большой холм. называемый Ком-эль- Хеттаном; кое-где среди мусора тянутся карнизы или торчат верхи колонн. Это бывший Аменотепиум — храм Аменотепа или Амунофа III, фараона-ловца, убившего 110 львов в течение первых десяти лет своего царствования. [78] Храм обращен фасадом на восток, и в сохранившейся на фронтоне надписи строитель просит, чтобы солнце, «подымаясь из-за горизонту, осиявало чертоги золотом своего лица». Оба колосса не что иное, как статуи Амунофа, сидящего на египетском троне без подлокотен и спинки. На полпути между ними и Ком-эль-Хеттаном лежит третий истукан, во всем подобный двум первым. но уже почти совершенно погребенный ежегодными отложениями Нила. Основываясь на приведенных данных, египтологи заключают, что колоссы стояли возле исчезнувших теперь пилонов Аменотепиума или же, в числе нескольких таких же парных статуй, пыли размещены по «Королевской улице», соединявшей храм с другим великим сооружением Амунофа, храмом Луксора. Конечно это одни догадки, ни от пилонов, ни от улицы не осталось следов, и во все стороны простирается зеленая гладь без признаков каких бы то ни было развалин.
Южный колосс изваян из цельной каменной глыбы. Северный же, знаменитый Мемнон Аммонский (так я учил по Шульгину), в верхней части сложен из больших брусьев. Сперва он тоже представлял цельного болвана, но в 27 году до P. X. был разрушен землетрясением. Исправил его и привел в тот вид, в каком он остается до сих пор, император Септимий Север. (193–211 по P. X.).
Всем известно, что когда-то Мемнон издавал музыкальный звук при солнечном восходе. Многие лица удостоверили это диво надписями иссеченными на подножии; одна из них сделана по приказанию императора Адриана и его супруги, в присутствии которых колосс приветствовал утреннее солнце «два раза в течение одного часа»,
Новейшие ученые расходятся в объяснении причины сокровенного звука. Одни утверждают, что издавала его не сама статуя, а сидевший в ней жрец, и указывают при этом на выбоину в её затылке — выбоину, где действительно человек может спрятаться от взоров людей стоящих вблизи памятника, и где в одном месте удар молотка извлекает протяжно звенящую соту. Но спрашивается, во-первых, с какой стати и на чьи средства содержался бы в течение многих лет жрец при статуе, находившейся среди разгромленного города и не почитавшейся за святыню ни местными жителями, ни чужеземцами? Далее, почему жреца не открыли современники-очевидцы, гораздо более чем мы заинтересованные в разоблачении чуда? Ведь мысль о спрятанном человеке не особенно мудрена и проверить ее не трудно: для того, чтобы не видеть ослятника, усердно гремящего в выбоине, мы должны почти в плотную приблизиться к основанию памятника: стоит отойти на несколько десятков шагов, и сей прообраз жреца с молотком в руке предстает во весь рост нашим глазам. Если же предположить, что затылок колосса был как-нибудь заделан снаружи, то все-таки останется непонятным, каким образом человек незаметно взбирался туда: насколько известно, и в ту пору никому не были заказаны пути кругом каменных Амунофов.
Другое объяснение гораздо правдоподобнее. Судя по надписям, Мемнон голосил лишь в краткий промежуток времени, протекший между повреждением памятника и его починкой; до 27 года пред P. X. и после Септимия Севера—211 по P. X. — надписей иссекаемо не было; следовательно можно заключить, что одним из условий звуков служило известное состояние, в какое статуя была приведена землетрясением, и что с её починкой условие это было уничтожено. До починки, в щели расколотого истукана проникал воздух, теплеющий здесь почти мгновенно вслед за солнечным восходом, а быть-может проникали непосредственно и горячие солнечные лучи, и камень, сильно охладевший за ночь, от быстрого нагревания трескался, причем та самая жила, которая теперь звенит под ударами Араба, издавала хотя сравнительно слабые, но все же явственные тоны. Факт, что в Нильской долине камни от внезапной перемены температуры при восходе солнца иногда расседаются, не подлежишь сомнению и засвидетельствовать многими путешественниками. Кто-то, если не ошибаюсь Бругш, рассказывает что, однажды на его глазах с шумом разорвало камень, обогретый только-что поднявшихся солнцем.
Долго и в pince-nez, и в бинокли глазели мы на «Мемнона Аммонского», но, издавна привыкший ко всевозможным туристам, он относился к нам с египетским бесчувствием и после того, как Араб слез на землю, не подарил нас ни единым лепетом.
Когда, отъехав версты полторы, я оглянулся назад, колоссы уже утратили человеческий образ и вытянулись в столбы: на этом расстоянии они как нельзя более напоминают огромный воротные вереи, полотенца которых еще не навешаны.
