Скоро были возле мельницы, в конторе которой, на втором этаже, ярко горел свет. Филипыч, ничего не говоря, провел Зеленую Варвару в кабинет Сергея Ипполитовича и плотно закрыл за ней дверь.
В кабинете жарко дышала голландка, протопленная еще до обеда, пахло дорогим табаком и хорошим, только что заваренным китайским чаем. По-домашнему скинув сюртук и расстегнув рубашку, Сергей Ипполитович сидел за большим дубовым столом, курил и рассеянно вертел перед собой массивную пепельницу из зеленой яшмы. Старуха, стащив дыроватые перчатки, первым делом прижалась ладонями к теплому боку голландки и даже глаза прикрыла от блаженства.
— Раздевайтесь, — предложил ей Сергей Ипполитович, — здесь тепло. Если угодно, чаю попейте, горячего…
— Угодно, — хрипло отозвалась Зеленая Варвара, — на таком ветру все кости продувает.
Она отошла от печки, села за стол, напротив Сергея Ипполитовича, осторожно подвинула к себе чашку с чаем, отхлебнула и снова закрыла глаза от блаженства. Сергей Ипполитович не торопился начинать разговор, ради которого и была сюда доставлена Зеленая Варвара, он с любопытством присматривался к ней и ждал, что она сама спросит, зачем ее привезли. Но старуха спокойно продолжала прихлебывать чай, жмурилась и время от времени обводила кабинет внимательным взглядом, словно хотела все запомнить. Вдруг ее взгляд остановился на пепельнице из зеленой яшмы, глаза засветились.
— Что, нравится? — спросил Сергей Ипполитович.
Зеленая Варвара молча кивнула.
— Возьмите на память, я вам дарю ее. — Сергей Ипполитович подвинул пепельницу к краю стола, и Зеленая Варвара нежно огладила ее длинными сморщенными пальцами.
— А почему вы любите зеленый цвет?
— Ох, длинная это история, господин Шалагин, да и не ради нее ты меня чаем угощать взялся… Спрашивай. Что знаю — скажу, а что не знаю — промолчу.
Взгляд ее был совершенно осмысленный и внимательный.
— В прошлый раз вы говорили, что моя дочь в опасности. Откуда вы об этом узнали? И какая опасность ей угрожает?
— Да какая опасность может угрожать девушке из приличной семьи? Только одна, господин Шалагин, — разнесчастная любовь…
Она помолчала, задумавшись: видно, сначала хотела решить что-то для самой себя, важное, затем вздохнула, потерла ладони одна о другую и продолжила:
— Мне, конечно, помалкивать бы надо — не моего ума дела, да жаль их, христовеньких, наломают в горячке дров, а потом всю жизнь будут щепки собирать…
— А вы яснее говорить можете? — перебил ее Сергей Ипполитович. — Я плохо понимаю: о чем идет речь?
— Какой вы нетерпеливый, господин Шалагин, прямо в огонь готовы руки сунуть. Хорошо… Слушайте. Есть тут в наших окрестностях один удалец — Вася-Конь. Конокрад знатный. Полиция за ним погоню устроила, деваться ему некуда было, он к вам в дом и заскочил, прямо к дочери вашей. Переждал, после из окна — фырр! — только его и видели. С того времени, похоже, веревочка у них и завязалась. А что из дому дочка пропадала, так опять же, она с ним была, с Васей-Конем. Но его вам бояться не надо, Василия, он дочку вашу пальцем не тронет, а вот начальники полицейские — ой, не к ночи будут помянуты… Ищут они Васю-Коня, с ног сбиваются, очень он им нужен, а разыскать его через дочку вашу хотят. Боюсь, как бы они не втянули ее в ловушку. Вот, что знаю — все сказала.
— А сам он, конь этот, где скрывается?
— Про это мне неведомо. Может, дочка ваша знает? У ней и спросите.
Зеленая Варвара быстрыми глотками допила чай и стала натягивать на оттаявшие пальцы рваные перчатки.
— Скажите, а зачем вам это нужно? Почему вы предупреждаете меня, о дочери моей тревожитесь?
— Хорошим людям я всегда помогаю, у самой жизнь тяжелая выдалась, пусть у других она полегче катится. Прощай, господин Шалагин. Пусть тебя Бог любит.
Зеленая Варвара степенно поклонилась, и Сергей Ипполитович тоже поднялся с кресла, вежливо опустил в ответ голову, проследил, как гостья осторожно спрятала среди ремков пепельницу из яшмы, как она вышла из кабинета, а после этого долго еще смотрел в закрывшуюся дверь, словно что-то хотел разглядеть сквозь гладко оструганные доски, покрашенные веселой голубой краской.
А город жил…
Строился, торговал, рожал детей и готовился встречать 300-летие Царствующего Дома Романовых.
К торжеству готовились загодя. Украшали улицы хвойными гирляндами, в магазине господина Литвинова на самом видном месте были выставлены портреты всех Государей российских; снег с Николаевского проспекта убирали особенно тщательно, а там, где была мостовая, остатки его тщательно выметали метлами.
В самом центре города заложили часовню во имя Святителя Николая, и мастера трудились на ее строительстве не покладая рук, от темна до темна.
Чувствовалась в Ново-Николаевске в эти февральские дни особая торжественность, словно ожидали жители, что после празднования наступят иные, более счастливые дни.
Отдел Петербургского общества «Изучение Сибири и улучшение ее быта» готовился к своему открытию и обещал возбудить интерес к познанию края, исследовать его историю. Гласный поверенный Григорий Жерновков ратовал в печати за воспитание у новониколаевцев «местного чувства» и сетовал, что отсутствует, а если имеется, то в недостаточной степени, особая, сибирская гордость.
В обществе вспоможения приказчиков работала старейшая и самая большая в городе библиотека, где члены общества пользовались книгами бесплатно, а посторонние люди — за умеренную плату. Все столичные новинки имелись здесь в наличии и пользовались постоянным спросом.
Магазины и базарные прилавки в эти дни буквально ломились от изобилия. И чего только не предлагали бойкие торговцы! Шубы, белье, плуги, керосин, шляпки, обувь, мясо, муку, серебро и золото — на любой привередливый вкус и на кошелек любой толщины.
«Подходи, покупай, не скупись!» — зазывали мальчики у дверей магазинов и рекламные объявления в местных газетах. И нахваливали свой товар, не стесняясь, превознося его достоинства до небес. «Лучше нет мыла, — утверждалось в объявлении, украшенном замысловатыми виньетками, — чем мыло, изготавливаемое Н.П. Кондратьевым. — Моет оно чисто, экономно, сохраняет белье от износа — ну просто дивное мыло, которое готовится благодаря знанию, из рода в род переходящему и никому кроме не известному». Как же не купить такое мыло?!
А Петр Максимович Карюгин, имеющий собственный завод, предлагал кошму всех сортов и шорные изделия, а вдобавок — шерсть, смолу, вар и деготь, а еще — колесную мазь, сундуки разных размеров и крестьянские принадлежности.
А экипажная мастерская господина Алеева вырабатывала и ремонтировала разные экипажи, зимние и летние, рессорные и полурессорные, ходки городские и крестьянские телеги на железном и деревянном ходу. И лихо раскатывали городские извозчики, поделенные на два разряда. Первые — в рессорных крытых экипажах, имеющих крылья, кожаные фартуки и фонари летним временем, а зимним — в санках, так называемых «американках», с теплым меховым одеялом. Вторые — попроще: в полурессорных пролетках или коробках на железном ходу, имеющих кожаную пружинную подушку для сиденья в чистом холщовом чехле — летом и на «глухих» санках городского типа — зимой.
И стоил час езды 40 копеек, причем неполный час принимался за полный. Это — по правилам, утвержденным господином Начальником губернии. Но правила русскому человеку — как нож у горла. И торговались извозчики со своими седоками отчаянно, словно без лишнего пятака для них жизнь прямо в сей час и закончится. Но и седоки бывали разные. Иные, под хмельком находясь и душу развернув гармонью, так щедро расплачивались, рубли не считая, что извозчик только крякал, засовывая шальные деньги подальше и понадежней.
А пивоваренный завод Р.И. Крюгера извещал, что пиво данного завода, известное своим отличным
