– Они уже не выродки. – Тихо возразил Дымов. – Они люди.
– Да знаете ли вы, что они с нами вытворяли…
– Я все знаю, Стив. – Сухо прервал англичанина Вадим. – И все-таки они тоже люди. Сейчас мы даем им шанс. Право на новую жизнь. Можете не сомневаться, – они наверняка им воспользуются.
– И вы хотите…
– Я хочу, чтобы вы помогли мне похоронить убитых. А потом можете возвращаться в Томусидо.
– А разве сами вы направляетесь не туда же?
– Увы, мне нужно выручать своих товарищей, а их, видимо, уводили той же дорогой, что и вас.
– Хмм… Тогда я вас понимаю… – англичанин зябко передернул плечами. – Хотел бы составить вам компанию, но не могу.
– А я и не настаиваю. Всего лишь прошу, чтобы вы помогли мне закопать тела.
Скорее всего, упрямый англичанин так и не подчинился бы своему спасителю, и потому Дымов вновь воспользовался своим умением, чуточку поднажав на психику собеседника, силой вынудив к повиновению. Заторможено поднявшись, англичанин сделал первый шаг в направлении казненных. Глядя на сурово поблескивающие глаза и тонкие поджатые губы, Вадим пожалел, что не включил Бартона в список сегодняшних пациентов. Во всяком случае, не потребовалось бы этих объяснений, не потребовалось бы лишнего давления.
Глава 4
Они покачивались на спинах верблюдов, все дальше и дальше уходя от места расправы над европейцами. Где-то в высоте, распластав крылья парили ахназавры, однако попыток нападения зубастые ящеры пока не предпринимали. Мало-помалу солнце взошло в зенит, и палящее его тепло не самым добрым образом подействовало на голову Бартона, заставляя англичанина вновь и вновь возвращаться мыслями к пережитому. Дымов не уговаривал его ехать вместе с ним, но, видимо, англичанин пришел про себя к каким-то выводам, которые убедили его в рациональности совместного путешествия. При этом невооруженным глазом было видно, что ехать вглубь Дайкирии – по той самой дороге, по которой еще недавно его уводили в рабство – англичанину отчаянно не хочется. Тем не менее, в путь с Дымовым он все-таки тронулся, что немедленно сказалось на его настроении. Во всяком случае, всю дорогу, пока они ехали, он желчно нападал на своих недавних мучителей, попрекая Дымова за излишнее мягкосердечие.
– Всего-то и нужно было – взять в руки меч и прикончить их. – Сокрушался Бартон. – Не решались на это сами, дали бы оружие мне! Уж у меня-то рука бы не дрогнула!
– В сущности, я сделал то же самое, но чуточку иначе, – вяло оправдывался Вадим. – Я убил в них злодеев.
– Значит, отныне эти ублюдки станут вести ангельский образ жизни? – с сарказмом воскликнул англичанин. При этом голова его строптиво взбрыкнула, а в глазах блеснула неприкрытая ненависть. Судя по всему, в жилах Стива Бартона текла кровь тех самых белокурых бестий, что некогда сумели завоевать добрых полсвета. Во всяком случае, спорить цивилизованно он даже не пытался. Да и не хотелось Вадиму с ним спорить. Хотелось дремать под шлепки верблюжьих шагов, хотелось посапывать носом под собственные тягучие мысли. Однако и отмалчиваться было не слишком вежливо. События вроде недавней казни не скоро выветриваются из людских голов, – иные месяцами болеют, вены себе режут, стреляются – и хорошо, если, в конце концов, излечиваются. Как бы то ни было, но «синдром свежей крови» был знаком Дымову не понаслышке. Развлечения в стиле «милитари» просто так никогда не проходят, а потому не следовало удивляться тому, что весь мир уже на протяжении нескольких десятилетий ломал голову над реабилитационными технологиями бывших военных.
– Насчет ангельского характера не знаю, но убивать людей они точно уже не будут.
– Совсем, совсем?
– Пожалуй, что и совсем. – Дымов утвердительно кивнул.
Англичанин все еще пыжился, но злой блеск в его глазах чуточку потух.
– Надо полагать – что-то вроде кодирования?
– Вроде, да не совсем.
– Как это?
Вадим рассеянно пожал плечами. Развивать психотерапевтические темы его ничуть не тянуло. Тем более, что воинственный англичанин вряд ли готов был сейчас принимать теорию милосердия, в каком бы виде ее не преподносили. Бывает у людей такие состояния – в особенности после перенесенного насилия, когда мозг с сердцем попросту отключаются. Человек дышит исключительно местью, ни о чем другом не помышляя. Тоже, кстати, любопытный нюанс: хрупкие нежные женщины более устойчивы к стрессу, нежели сильные мужчины. Оттого-то мужские депрессии и затягиваются порой на десятилетия. Перенести насилие над собой мужчине неизмеримо сложнее, нежели женщине, и, наверное, это справедливо. В противном случае, род человеческий попросту не сумел бы выжить. Вот и этому англичанину тоже досталось, – наверняка, били не раз, и голодом морили, и поиздеваться успели вдоволь. А уж после того, как на глазах Бартона одного за другим казнили всех друзей, требовать от него веры в психотерапию было в высшей степени неразумно.
– Видите ли, – неспешно заговорил он, – перед тем, как стать взрослым, человек обычно переживает сотни побед и поражений, десятки раз плачет, ссорится, находит друзей, пытается подражать тем или иным кумирам. Это нормальная картина: он притирается к обществу, наугад перебирает наиболее симпатичные ему стереотипы поведения. Чем больше ошибок, тем больше уроков, и даже драмы играют существенную роль в формировании его характера. Словом, мозаика, в которой сам черт ногу сломит. Потому и нет до сих пор единой теории воспитания. Наверное, никогда и не будет… Тем не менее, тропку, которая способна определять главные черты человеческого характера, опытный психолог может при желании помечать маркером.
– Вы полагаете себя опытным психологом? – фыркнул Бартон.
– Возможно, не очень опытным, однако и слабым я себя назвать не могу. – Вадим невесело улыбнулся. – Этим, собственно, я и занимаюсь: помечаю нужные тропы и прогоняю по ним пациентов дважды и трижды. Иногда это очень важно – удачно пройти тот или иной жизненный поворот. Если этого не случается, из человека выпадает важное звенышко – некий ключевой винтик, без которого он превращается в садиста, убийцу, хронического неудачника или злостного неврастеника…
– Честно говоря, не очень понимаю… Причем тут какой-то маркер с винтиками? Мы ведь говорим о преступниках!
– Мы говорим о людях. – Поправил его Дымов. – Скажите. вы когда-нибудь любили?
– Что именно вы вкладываете в это понятие? – заносчиво осведомился англичанин.
– То же, что вкладывает большая часть человечества.
– Разумеется! Как у всех, были в моей жизни родители, замечательные партнеры, друзья. Впрочем, по отношению к друзьям это слово, наверное, не очень подходит… – Стив Бартон нахмурился. – Но если вы имеете в виду любовь к женщине…
– Я имею в виду самую обыкновенную любовь. – Перебил его Вадим. – Ту же воду можно подслащивать и подсаливать, но она все равно остается водой. Так же обстоит дело и с любовью. Не важно, на кого конкретно она распространяется, важно само ее присутствие. Если, скажем, я люблю природу, детей, то это и есть настоящая любовь – без оговорок и условий.
– Хорошо, предположим! И к чему вы ведете?
– Веду я к тому, что единства в понимании этого сильного чувства у людей нет по сию пору. Не потому, что они глупые и черствые, а потому, что они копируют своих родителей, наставников, опекунов. В данном случае эстафета работает сурово и безошибочно. Если любят тебя, будешь любить и ты. Если тебя бьют, потчуют пинками, а после учат отрезать у пленников уши и головы, то очень скоро предлагаемый стереотип поведения перейдет и к тебе.
– Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что люди, над которыми я поработал, только тем и виноваты перед нами, что родились в чуждых для нас условиях. К примеру, вы уважаете овсянку с пудингом, а они едят жуков с ящерицами, вы предпочитаете, чтобы дама пришла к вам в постель добровольно, а они этого просто не понимают, предпочитая брать женщин силой. Для вас жизнь человеческая – высшая ценность, а для них – это расходный, не стоящий сожаления материал. Они по иному воспитаны – только и всего.
