Но Бахметев, разумеется, на «прелестное» письмо не склонился и неуклонно готовился к битве. Он стоял с своими соладатами на одной стороне Курлака, а казаки были на другой. В течение двух часов происходили переговоры между обеими сторонами. Хохлач повторил устно то же, что было написано в прелестном письме, т. е. «за что вам нас разорять». Очевидно, они не надеялись побить царские полки».
— А вы зачем убили князя Юрия Владимировича? — отвечали им из отряда полковника Бахметева.
— Мы его убили за то, что он стал делать против государева указа. И ныне мы стоим за правду. Станете с нами биться, мы с вами биться, как меду пить, готовы».
Между тем часть царского войска во время этих [переговоров] переправилось через речку Курлак и в тыл кинулось на казаков. Мятежники были разбиты, потеряли пленными 143 человека казаков».[61]
Пленные были отправлены в Воронеж. В сражении этом был ранен подполковник Рихман, один стольник, три «жильца», сотник Острогожского полка, двое драгун, один гренадер и один помещик.
Получив известие о победе, Петр написал воронежскому губернатору Апраксину такое распоряжение относительно куртацких пленных:
«Воров Булавинцев, которые ныне на Воронеже, прикажи казнить и перевешать по дорогам ближе тех городов, где они жили и воровали, и о том изволь отписать к Майору Долгорукому».[62]
V
Известие о взятии Булавиным Черкаска, чего так боялся Петр, произвело сильное впечатление на царя. В письме к Толстому от 28го мая он пишет, что обязательно сам явится на Дон, а пока двинул из Киева два полка — драгунский Кропотова и пеший, снабдив их подробной инструкцией. Он немедленно двинул полки на усиление Азова и Таганрогу, за целость которых теперь более всего боялся.
Майор Долгоруков тянул время самым бесполезным образом. Явившись в Воронеж только 12го мая, он засел в этом городе, поджидая войска:
«Как я приехал на Воронеж, не токмо б чтоб все были в готовности, хотяб меньше половины было — я бы без всякого мешканья того ж часу пошел; и коего часу я приехал, того часу послал указы к кн. Волконскому, Гагарину и другим, чтобы они немедленно шли в указные места, и они и по се число в указные места не бывали; Шидловский пишет, что ему без Московских ратных людей с одними Черкаскими полками идти ненадежно».[63] [64]
Между тем сюда прибыли пленные казаки, взятые в битве при Курлаке. Как назначенный усмирителем бунта, Долгоруков тотчас же выказал готовность распорядиться с ними и 15 мая отправил к царю отчет о своих предполагаемых действиях над бунтовщиками. Отчет гласил следующее:
«Которые воры взяты на бою 143 человека, в том числе старых казаков 23, а достальные все разных городов сходцы: и я, государь, по дороге к Пристанскому велел поставить 20 виселец и буду их вешать 17го числа, и несколько четвертовать и по кольям распинать». [65]
Но к искреннему сожалению распорядительного и решительна майора, ему не пришлось самому и в назначенный им день привести в исполнение своего намерения. Петр тем временем получил от казаков отписку, в которой они выражали желание служить великому государю всеми реками преусердно, если царские полководцы «перестанут учинять им всякое разорение». Поэтому царь поспешил отменить свое прежнее распоряжение Апраксину относительно взятых в плен «воров Булавинцев», чтобы не раздражить казаков, которые, в случае не исполнения предложенных ими условий, грозили уступить царю Дон со всеми запольными реками и уйти к Турецкому султану. 16 мая Долгорукий получил от Петра распоряжение и внушение поступать с казаками милостиво, «жестокостями не усиливать слухов о месте за брата». Долгоруков не без сожаления отвечал на это письмом от 25го мая:
«143 человека казаков хотел я вершить, и мая 16го числа получил от всего войска Донского отписку с покорением вин их, и тем винным казакам смертной казни не учинил для такого случая до вашего государева указа. И мне, государь, какая польза, что смерть брата своего мстить? Я желаю того: дай Бог, чтоб они тебе вину свою принесли без великой крови».[66]
А в следующем письме (от 28го мая) предписывал Долгорукому собирать скорее войско и стать с ним на удобном пункте:
«Господин майор!
Как к тебе сей указ придет, и ты больше над казаками и их жилищами ничего не делай, а войско сбирай по первому указу к себе, и стань с ним в удобном месте».[67]
Большего всего беспокоила царя мысль о возможности смуты в окрестностях Азова и Таганрога.
Того же 28го мая государь писал к Толстому следующее (письмо было отправлено с солдатом Спицыным):
«Господин губернатор!
«Письмо Ваше я получил, в котором пишете, что как случилось в Черкаском, на которое ответствую: что как возможно храни гарнизоны от прельщения, для чего и денег не жалей, но как возможно, с помощию Божиею, сего храни, а я к вам конечно буду, и в том имей надежду совершенно, а казакам ничего не чини, ежели от них ничего вновь не явится».[68]
Долгорукий между тем перешел из Воронежа в Острогожск и там засел так же, как и в Воронеже, вследствие неявки нужного количества войск. 2го июня он жаловался в письме царю на чрезвычайно медленный сбор ратников, назначенным в этот поход самим государем:
«Царедворцы, которым велено со мною, не токмо что отправлены ко мне, и имян их не прислано; а они, государь, люди молодые и богатые, тем было и служить, а они отбывают от службы, в одном городе у одного дела человек пять-шесть живет; а они, государь, зело нужны на этих воров: известно тебе самому, каковы Донские казаки, не легулярное войско, а царедворцы на них зело способны, на Шведов они плохи, а этот народ зело способны».[69]
Через неделю Долгорукий получил от Азовского губернатора письмо, в котором тот писал, что Булавин грозит повесить его, Толстого, и всех Азовских и Троицких офицеров и «иным многия похвальныя слова пишет с великими грозами». Нужно было спешить туда, дабы предупредить исполнение угрозы со стороны Булавина, тем более, что получались известия и помимо того о движении Булавина. Но Долгорукий был связан указом государя и продолжал сидеть в Острогожске, дожидаясь дальнейших царских распоряжений и, по-видимому, очень сожалея о том, что «в указе написано, чтоб мне больше над казаками и над их жилищами ничего не делать». Соответствующее распоряжение от царя пришло не скоро. Только 12 июня Петр узнал о состоянии дел на Дону и того же числа писал Долгорукому следующее:
