не о чем! - Может быть, попробовать обучить ее грамоте? - пришла ему в голову шальная мысль. - Давай - ка, Наталья, научу тебя книжки, читать, - предложил он ей как - то как бы невзначай. Та испуганно взглянула исподлобья (голова ее почти всегда была 'опущена долу'), и произнесла затравленно и тихо: - Как прикажешь, батюшка... Только - не вели казнить - на кой мне это... Ей, наверно, представилось, что муж станет вбивать ей в голову непостижимо загадочные знаки, коими усыпаны многомудрые книжицы, с помощью палки и плетки, как это всегда делалось в те времена. - Не дал мне, бабе глупой, Бог ума, чтоб ту премудрость одолеть! Да и мужики коситься станут - позавидуют, а то и прибьют ненароком! Уж пожалей меня, родименький, аль чем тебя прогневала? - Да, права она, пожалуй, - невесело подумал Александр. -Да и что она сможет читать? Библиотек нет, книги дороги - даже и зажиточным не по карману -да и по содержанию - то, в основном, церковные: псалтырь, молитвослов... Но ведь молитвы каждому и так известны наизусть! Попробовать без книг вложить ей что-то в голову? Так не поймет, или, того хуже, поймет по - своему: уродливо, нелепо! Да и что такого уж отрадного в приобретении познаний? Ведь сказано же мудрецами: 'умножающий знание умножает печаль!' И то сказать: почти все эти люди с нашей точки зрения невежественны, но ремесло свое знают неплохо, да и поведению, вполне достойному для своей эпохи, как правило, обучены, и где добро, где зло, различают не хуже, чем мы в нашем веке если не лучше! Да и вера в Бога помогает, им идти стезей добра... А у нас-то 'образованных' то есть большей частью с горем пополам усвоивших крохи из школьных программ да из вузовских лекций - какой может быть профессионализм? Да любой этот ремесленник, если только он не горький пьяница, не в пример искусней в своем деле наших 'образованцев'! А нравы? Хоть и диковатые, но строгие. А у нас и слово 'нравственность' давненько вышло из употребления, зато эгоизм, цинизм и лицемерие видишь на каждом шагу! Да потом еще кто - то удивляется, что все идет прахом, и ищут виновных: начальство плохое; социализм плох; капитализм не успели ввести - уже прокляли! А того не понимают, что любой 'ИЗМ' будет плох, если сами люди плоховаты! И откуда ж начальству хорошему взяться, если из нашей подгнившей среды эти кадры и черпают! - Как подумать - просто неохота возвращаться 'восвояси' - к этим лицемерам, лодырям, безбожникам и жуликам, а, чаще всего - просто слабакам да недотепам! Всем недовольным, никого не любящим, не уважающим и ни во что не верящим, да, вдобавок, привыкшим ждать 'манны небесной' или же президента - волшебника, который мог бы накормить всех 'пятью рыбами', как Иисус Христос! А чего дождутся? Да того, что станут пожирать друг друга - только и всего! Так что же? Может, попросить потомков, чтоб оставили если не у себя, то здесь? И Наталья моя через несколько лет станет ох какой женщиной! Вот, правда, детей нарожает, наверное, с дюжину: как прокормить? Ну, да выйду в приказные - жить будет, можно... Но нет - не смогу: без книг, да кино, да радио и телевидения... Без газет и журналов, театров и выставок! Без таких же, как сам, 'образованных', с кем бы можно 'язык почесать' о политике, сексе, науке и спорте... Без кокетливых женщин, одетых отнюдь не в салопы... Без возможности сесть в самолет да рвануть из зимы в лето... Без центрального отопления, ватерклозетов, электрических лампочек и холодильников... Без картошки, помидоров, кофе, чая, мороженого, шоколада, мармелада... Без таких привычных, хоть и многократно руганых, автобусов, троллейбусов, трамваев... Без асфальта, наконец! Его и вправду начинало подташнивать и от пареной репы, и от вечной пшеной каши, скупо сдобренной неаппетитным конопляным маслом, и от ежедневных кислых щей, в которых плавала одна капуста... Хоть какого бы куренка мне сварила, - попросил он как то свою юную супругу. - Что ты, батюшка, ведь пост теперь! - произнесла она испуганно. Он смущенно умолк: вспомнил, кстати, что постных - то дней целых двести в году! Да и 'курей' - то своих у них нет - не говоря о прочей живности... А, зайдя в торговые ряды и приценившись, понял: хоть петух и стоит там всего алтын, а гусак - гривенник, да не густо этих медяков в кармане: жалованье - целковый в месяц, и тот надо выпрашивать: кланяться в ножки дьякам и подьячим... И, ежели не расположены они к тебе: подарка вовремя не сделал - ко Дню ангела его самого, и супруги, да и по иным случаям, да кланялся не всегда низко, да за зуботычины крысился - век будешь просить - не получишь! А начнешь 'права качать' - так самое меньшее выгонят в шею со слу-жбы и в новую службу уже не возьмут! ... А в том далеком будущем? Ну кем я смогу быть, как не музейным экспонатом? Да и смогу ли привыкнуть к их пище из 'шариков'? А, если как-то 'врасту', в эту жизнь - так уже не отпустят назад: слишком много узнаю! А, впрочем, зачем мне 'назад'? Чем мне дорого мое настоящее? Кто там меня любит, кому я там нужен? Я ведь, по сути, внутренний эмигрант в своей эпохе... Евгений Кириллович тоже переживет... Для детей своих я все равно не отец--просто гость! Никакой, по сути, пользы от меня моей эпохе нет: зря болтаюсь под ногами - да и только! Разве что смог бы теперь писать какие - нибудь опусы на историческую тему - раз уж повидал, воочию седую древность. Но, наверно, получится нонсенс: 'ученые мужи' подымут крик, что я 'исказил'... 'переврал'... Ведь я буду писать не по книжкам, даже и не по архивным материалам, а по живым впечатлениям, которые наверняка не совпадут с их книжной информацией! И как я докажу, что это они заблуждаются? Нет такого средства: высмеют, затравят! В общем, была не была: попрошу приюта у потомков! Часть третья. Глава 1. Александру иногда уже казалось, что и семнадцатый век, да и его родной двадцатый ему только лишь приснились: он настолько привык сидеть и лежать без всякой видимой опоры, а при желании - и парить в пространстве с помощью поля, природу которого уже начинал понимать; поедать всевозможные плитки, конусы, кубики, шарики; видеть на стене отведенного ему помещения, как живых, всех тех кого ему хотелось видеть в данную минуту, и говорить с ними - если те, конечно, были расположены к контакту. Чаще всех бывала расположена Наташа: возникала чуть ли не при каждом вызове. Нередко появлялась и живьем. Он тоже много раз бывал в ее жилище, и затруднялся определить, с кем ему волнительней общаться: с ней самой или с самим собой - то есть с ее теперешним мужем... Ему было трудно до конца понять ту форму брака, которая была принята в этой эпохе: он подозревал, что это далеко не моногамия, да и вообще - не семья в традиционном смысле... Они ему дали понять, что он может сколько хочет находиться в их жилище - это, мол, никому не мешает. Если он или она куда - то отлучались, визуальная и вербальная связь все равно сохранялась... Вообще, контакты в этом мире не зависели от местопребывания, поэтому не было принято спрашивать - 'куда идешь'... 'когда придешь'... и тому подобное. Что касается чисто физических контактов, столь значимых для людей его эпохи, то они, казалось, были минимальны . Ему объяснили, что деторождение у 'них' осуществляется при помощи некоего элитного генофонда, да еще и с применением генной инженерии, достигшей головокружительных успехов. Хотя теоретически любая пара может это делать по старинке... Но такие случаи редки: это считается дикостью и осуждается. Да и связано с серьезными материальными трудностями: общество в таких случаях лишает 'сумасбродов' а, вернее, 'сумасбродок' многих видов помощи, предоставляемой на воспитание детей. А, чтоб такие дети не страдали, условия их содержания контролируются соответствующими органами. И, если родители не в состоянии создать приемлемых условий, то ребенка могут и 'забрать' - то есть поместить в воспитательное учреждение типа интерната. При этом с незадачливых родителей взыскивали на их содержание максимум средств, оставляя лишь самый минимум на прожитие. Александра не могли не покоробить такие порядки - тем более, что ведь и дети должны были страдать от разлуки с родителями. Но потом ему вспомнилось, в каких ужасных семьях зачастую росли дети в его время, а органы опеки смотрели на это сквозь пальцы, и как редко лишали родительских прав даже самых, отъявленных забулдыг и преступников. - Уж лучше, наверное, так... - подумалось ему. А, по зрелом размышлении, он понял, что численность населения у них жестко регулируется - ведь природные ресурсы стали истощаться уже в его эпоху - и поэтому каждый член общества должен быть максимально полезен. А 'незапланированное' пополнение - часто социально малоценное - для них такая же обуза, как для его современников - 'дети карнавала'... Не менее разумным показалось Александру и их 'брачное законодательство': в принципе любая пара могла заключить брак, но не всякая женщина могла рассчитывать стать матерью на общепринятых условиях: для этого надо было иметь достаточно высокий уровень - и культурный, и физический, в последнюю очередь материальный. Так что женихи, желавшие вкусить счастье отцовства - хоть и, как правило, условного - обычно выясняли, будет ли это возможно с данной женщиной. Не так уж часто удавалось совместить все те семейные радости, которые были так доступны людям его эпохи. Нередко приходилось довольствоваться чем - то одним: любовью к женщине или любовью к детям. Впрочем, сама - то 'любовь' понималась несколько иначе, чем когда - то: ей обычно не сопутствовала ревность, в самом чувстве было меньше эгоизма, примитивных вожделений, больше уважения, духовной общности, взаимопонимания... Никого не удивляли и не запрещались групповые браки - точно так же, как и однополые... Александр довольно скоро понял, что Наташа, да и муж ее, вряд ли стали бы противиться, если бы он пожелал стать 'вторым супругом', но сам был не готов к такому варианту: слишком глубоко сидели в нем традиции его эпохи. И они, как видно, это понимали: не распространялись по этому поводу,
Вы читаете Маятник веков
