— Я не могу понять, вправду ли вы хотели меня видеть? — вырвалось у меня. — И я долго не решался приехать.
Тишина была почти невыносима.
— Вы имеете такое же право жить на Острове, как и я, — медленно ответила она после долгого раздумья. — И если ваши сомнения помешают нам видеться, мне будет очень жаль.
— Я знаю, — ответил я (почему-то слова Дорны больно кольнули меня), — но я не хотел, чтобы мой приезд нарушил вашу спокойную жизнь.
— Но почему он должен ее нарушить?
Тьма впереди неожиданно расступилась, и справа, неподалеку, показался низкий дом Ронанов; только одно окно оранжево светилось в темноте.
— Скажите определенно, Дорна! — воскликнул я.
— Ах, Джон, — в голосе ее слышалась боль. — Что вы хотите от меня услышать?
— Я только хочу знать, рады ли вы мне?
Послышался короткий жесткий смешок.
— Разве я не приглашала вас весною?
— Да, но, может быть, просто потому, что весной здесь так красиво. Вы сами так сказали! Значит…
— Но разве этого не достаточно? Мне хотелось сделать вам приятное.
— Да, да, конечно. Мне очень приятно, но…
Мы остановились у дверей дома, глядя друг на друга, и теперь я смутно различал ее лицо и яркий темный блеск глаз.
— Что вы хотите, чтобы я сказала? — спросила она полуласково, полуустало.
— Что вам самой действительно хотелось, чтобы я приехал, — ответил я, пытаясь придать словам шутливый тон.
— Ну конечно, хотелось! А вы как думали?
Она повернулась и быстрым движением открыла дверь.
— Я ничего не знаю, — сказал я.
— Спокойной ночи, Джон. Я не могу пригласить вас, уже слишком поздно.
— Спокойной ночи, Дорна, — откликнулся я, стараясь протянуть звуки ее имени. Дверь захлопнулась передо мной, скрыв Дорну в доме, где, возможно, молодой Ронан ждал ее, чтобы поговорить обо мне. Я стал спускаться по тропинке, озаренной светом звезд и окруженной тьмою.
Потом я поплыл обратно к острову Дорнов, кое-как находя дорогу и едва не врезавшись в двухмачтовое суденышко, стоявшее на якоре посреди гавани. Обогнув его, я подгреб к лестнице, где в шлюпке сидел мой друг, дожидаясь меня.
Я заметил его, только когда проплыл мимо. Он заговорил спокойным, ровным голосом, но я не был готов к разговору, поскольку мысли мои были далеко. В темноте Дорн казался огромным и совсем чужим. Голос его словно доносился из иного мира, и я, как загипнотизированный, отвечал ему и, как во сне, шел за ним к дому, чувствуя себя человеком, которого застали на месте преступления, которого он вовсе не собирался совершать.
К моему облегчению, Дорн в основном сам поддерживал беседу. Он рассказал о своей поездке, причем я слушал довольно внимательно, чтобы запомнить на будущее то, что сможет мне пригодиться. Туда и обратно он плыл по реке; погода стояла хорошая. О целях поездки он ничего не сказал. Поднявшись в горы, он прошел вдоль хребта, пролегающего на полуострове Виндер. Дорн сказал, что эти места всегда производили на него сильное впечатление и мне тоже надо будет их посмотреть.
Мы поднялись ко мне. Дорн удобно расположился, и мы проговорили допоздна. Мало-помалу я приходил в себя, чувство вины было позабыто, и Дорн наконец стал казаться вполне реальным. Мне было жаль, что новые впечатления заслоняют образ Дорны, и ужасно хотелось остаться одному и снова думать о ней. И все же было приятно отвести душу с другом, хоть и островитянином, но способным понять меня. Я рассказал ему обо всем, даже о конфликте с министерством и о Стеллинах, — обо всем, кроме чувства к его сестре. По мере того как я говорил, мысли мои упорядочились, и к концу разговора я имел уже вполне сложившееся мнение: держаться принятого решения и скрывать свою любовь. Я узнал то, что хотел узнать больше всего, а именно, что «все осталось, как было».
О Дорне мы упомянули только однажды.
— Когда она уехала к Ронанам? — спросил Дорн.
— Два дня назад.
— И как долго она собирается у них пробыть?
— Она сказала — неделю.
Дорн собирался что-то сказать, но смолчал.
— Несколько дней — в моем распоряжении, — сказал я вместо этого. — Придумаем что-нибудь.
Он зевнул и скоро ушел к себе. Но как бы там ни было, он оставался моим лучшим, ближайшим другом. Я подумал, уж не сказал ли я чего-нибудь лишнего. Раздеваясь, я вспомнил о Некке и почувствовал, что по какой-то причине уже не так переживаю при мыслях о Дорне. Безусловно, я любил ее, и все же после разговора с Дорном что-то во мне изменилось. И пусть мир теперь снова казался бесцветным и будничным, все же это был реальный, мой мир.
Вконец усталый, я заснул почти мгновенно.
Комната была залита теплым светом. Проснувшись лишь настолько, чтобы понять, что я дома, точнее, на Острове у Дорнов, а солнце на востоке уже поднялось над горами и шлет свои прямые лучи в мое окно, я безуспешно пытался настичь ускользающий сон, гадая, сон ли это, или просто чувство новой радости, новой полноты бытия. Был ли это сон? Красота волнами подступала к сердцу, причиняя почти боль. Было раннее утро. Сегодня я не увижу Дорну. Но что же такое я пережил во сне, дарящее счастье больше, чем сама любовь?
Мне припомнился наш долгий разговор с Дорном накануне и то, какое решение я принял. Радость потускнела. Решение принято, и я должен его держаться. Но весь день напролет я думал о ней, о том, как она там, у Ронанов. Она была в моих мыслях, стояла перед глазами, полускрытая стволами сосен, озабоченная домашними делами, моющая посуду или работающая в саду. Наверное, молодой Ронан увивался подле нее. А может быть, она именно сейчас, подняв голову, с улыбкой смотрит на него?
Тем не менее я с радостью препоручил себя заботам своего друга. Взяв перекусить, мы переправились на шлюпке через Эрн, а потом пешком обошли внутренние болота, вдоль южного рукава Доринга. Был очаровательный, ясный весенний день, прохладный и теплый одновременно. Небо над головой было голубым, с маленькими белыми облачками, а вокруг нас, на земле, расстилались темные, плоские, пустынные болота.
Говорили мы мало. На обратном пути Дорн останавливался потолковать о делах с фермерами, мимо участков которых мы проходили. Сидя на солнышке, в полудреме, я играл с молодым псом, большим жесткошерстным и с большой, унылой черной мордой, никак не вязавшейся с его игривым характером.
На следующее утро мне было уже не до того, чтобы настигать ускользающие сны. Едва проснувшись, напряженный, полный энергии, я вспомнил, что мне предстоит. После завтрака, выждав с четверть часа, дабы не приехать слишком рано, я как можно более небрежным тоном сообщил Дорну, что скоро собираюсь идти.
— Похоже, ты вряд ли вернешься к ленчу, — сказал Дорн. — Возьми лучше парусную лодку.
Цвета по сравнению со вчерашним днем, казалось, не изменились, но какие они были другие! Над головой в голубом небе плыли те же белые облачка, так же прихотливо раскачивались на ветру ветки буков, так же поблескивала синяя вода протоков, и те же сосны темной полосой застыли на острове Ронанов; но каким пронзительно-слепящим было все это сегодня!
Ронан-отец, с каштановой с проседью бородой, конопатил шлюпку, лежащую вверх днищем на двух бревнах. Он больше, чем все, кого мне приходилось здесь видеть, походил на фермера, занятого обычным, нелегким трудом. Мы приветствовали друг друга и заговорили о погоде. В это время года, сказал Ронан, слишком мало дождей. В горах и в долине живется легче. Все труды там окупаются. Сейчас сажать толку нет, хотя кое-кто уже начал. Пожалуй, и ему лучше бы начать сажать, чем возиться с лодкой. Хотя… Он
