хорошего не выйдет из обнародования противоречий между главными религиями и множеством враждебных друг другу сект, неправильных положений в их доктринах, позорных акций, которых не избежала ни одна из них в разное время. Необходимо вспомнить о национальной и интернациональной морали, а не требовать от каждого возвращения к детской вере, которое, если будет проделано с энтузиазмом, несомненно, приведет к возобновлению религиозных войн, ведь только с ослаблением религии соперничающие священники согласились на добро- соседские отношения. Тогда почему бы не сказать прямо о морали, ведь ясно, что писатели и проповедники за немногими исключениями сами не имеют глубоких религиозных убеждений? Потому что мораль должна быть почерпнута в религии, в Десяти Заповедях, и очевидно аморальное поведение коммунистов относится на счет их отрицания религии; а еще потому, что сосуществование противоречивых конфессий в пределах одного государства утверждается некоммунистами как доказательство политического здоровья общества, и поход против коммунизма может быть предпринят только под знаменем религии.
Коммунизм — это вера, а не религия, и в ее основе псевдонаучная теория. Она очень проста, уравнительна, щедра и интернациональна в своей первоначальной сути, однако ее приверженцам пришлось, как ранним христианам, повременить с тысячелетним царством и заняться практическими делами, чтобы, по крайней мере, гарантировать собственное выживание во враждебном мире. Средоточием коммунистической веры является Кремль, а при том, что славяне такие, какими их сделал безжалостный климат, партия легко перешла на позиции авторитаризма, милитаризма и политической софистики, которые повлекли за собой фальсификацию истории и вмешательство в дела искусства, литературы и даже науки, хотя, как утверждают коммунисты, это всего лишь временные защитные меры.
Ну вот. Если коммунистическая вера, какой бы фанатичной она ни была, не является религией, а все современные религии противоречат одна другой, пусть даже вежливо, в своих трудах о вере, то можно ли вывести определение религии, которое устроило бы всех и решило современные политические проблемы?
Словари дают этимологию этого слова с пометкой «сомнительная». Цицерон связывал его с relegere (читать правильно), то есть «глубоко постигать» священное знание. Примерно через четыре с половиной века святой Августин счел его происшедшим от religare (привязывать, переплетать) и высказал предположение, что это слово несло в себе значение благочестивого подчинения святому закону. С тех пор религию так и объясняли. Догадка Августина, как и Цицерона (хотя Цицерон ближе подошел к истине), не принимает во внимание долготу первого слога religio в ранней работе «De Rerum Natura» Лукреция или альтернативное написание этого слова как relligio. Слово relligio могло образоваться только от фразы rem legere (выбирать правильно), да и сама религия для древних греков и римлян представляла собой не подчинение законам, а средство защиты племени от зла активным противодействием добра. Она была в руках знакомых с волшебством священнослужителей, долгом которых было предложить то действие, которое понравилось бы богам в том или ином случае. Когда, например, бездна открылась на римском форуме, они прочитали это как знак, что боги требуют в жертву лучшее, что есть в Риме. Некий Марк Курций решил, что он призван спасти Рим, и в полном вооружении прыгнул на коне в пропасть. В другой раз, когда городской претор Аэлий Туберо отправлял правосудие, на форуме появился дятел, сел ему на голову и позволил ему взять себя в руку. Поскольку дятел — священная птица Марса, то его необычная покорность испугала авгуров, и они заявили, что если отпустить дятла, на Рим обрушатся страшные беды, а если претор убьет его, то умрет сам, поскольку нарушит священный запрет. Аэлий Туберо из патриотических соображений свернул птице шею и вскоре сам принял жестокую смерть. Эти неисторические анекдоты, по- видимому, сочинялись коллегией авгуров как примеры прочтения знаков и поведения римлян в том или ином случае.
Сюжет об Аэлии Туберо — отличная иллюстрация не только relligio, но и разницы между табу и законом. Суть табу в том, что жрецы и жрицы объявляют некоторые деяния запретными для определенных людей в определенное время (хотя они не обязательно запретны для других людей или в другое время), и наказание за нарушение табу налагает на нарушителя не судья племени, а он сам, ибо осознает свою вину. Он либо умирает от стыда или от горя, либо бежит в другое племя и как бы меняет свою личность. В Риме понимали, что дятла как птицу Марса может убить только царь или во времена республики его ритуальный преемник, и только один раз в году, когда дятла приносили в жертву Богине. В менее примитивном обществе Туберо был бы публично судим за убийство священной птицы и казнен или отправлен в тюрьму, а тут нарушение табу было оставлено суду его собственного понимания божественной мести.
Древняя религия Рима тесно связана со святостью монархии: царь был окружен бесчисленными табу ради удовольствия многоименной Богини Мудрости, которой он служил, и членов ее божественной семьи. Похоже, что в обязанности его двенадцати священников-спутников (по одному на календарный месяц), которых называли lictores, или «выбирающие», входило защищать его от неудач и ошибок и удовлетворять его желания. Одной из их задач наверняка являлось relictio, или «внимательное чтение» знаков, примет, предсказаний и selectio, выбор его оружия, одежды, еды, а также трав и листьев его lectum, или ложа[252]. Когда монархия была упразднена, чисто религиозные функции царя перешли к жрецу Юпитера, а карательные функции — к консулам, и ликторы стали их почетными стражами. Слово «ликтор» соединилось тогда в сознании людей со словом religare (вязать), потому что обязанностью ликтора было вязать тех, кто восставал против власти консулов. Вначале не было ни двенадцати таблиц, ни другого кодекса римских законов, существовала лишь устная традиция, основанная на внутреннем понимании добра и особых знаниях, полученных посредством волшебства. Марк Курций и Аэлий Туберо не подчинялись определенному закону. Они действовали, как им подсказал их собственный нравственный выбор.
Необходимо пояснить, что слово lex (закон) первоначально имело значение «избранное слово», или волшебное решение, и, подобно слову lictor, в дальнейшем было неправильно соотнесено со словом ligare. Закон в Риме вырос из религии: отдельные решения обрели со временем силу и стали юридическими принципами. Но как только религия в ее изначальном смысле начинает интерпретироваться как свод социальных обязательств и регламентироваться сведенными в таблицы законами, как только Аполлон- организатор, бог науки, узурпирует власть своей матери Богини, вдохновенная магия уходит и остается теология, церковный ритуал и основанная на страхе мораль.
Тех же, кто хочет избежать дисгармонии, тупости и насилия в социальной сфере (и в литературе), должен каждую проблему рассматривать как уникальную и делать правильный выбор, основываясь на заложенном природой нравственном чувстве, а не соотнося ее с кодексом или суммой прецедентов. И если все же единственный выход из наших политических трудностей — возвращение к религии, то религию надо как-то очистить от теологических наносов. Позитивный правильный выбор, базирующийся на нравственном принципе, должен стоять впереди диктуемого страхом почтения к закону, который при том, что за ним государство, стал таким громоздким и сложным, что даже опытный юрист не может знать больше одной его отрасли. Желание поступать правильно может быть внушено большинству людей, если начать достаточно рано, но совсем немногие имеют возможность делать правильный нравственный выбор между ситуациями и действиями, на первый взгляд, одинаково значительными, а потому главная религиозная проблема западного мира, если коротко, — в замене демагогократии, замаскировавшей себя под демократию, ненаследственной аристократией, чьи лидеры будут вдохновляемы на правильный выбор в каждом отдельном случае вместо того, чтобы слепо следовать авторитету прецедента. Русская коммунистическая партия внесла путаницу в этот вопрос, представив себя подобной аристократией и заявив о своей вдохновенности в выборе политики, но ее решения не имеют отношения к истине, мудрости или добропорядочности — все они авторитарны и направлены единственно на сиюминутное исполнение экономических пророчеств Карла Маркса.
Есть два отдельных и взаимно дополняющих друг друга языка: древний, интуитивный язык поэзии, отвергнутый коммунистами и извращенный в остальном мире, и более современный, рациональный язык прозы, принятый повсюду. Миф и религия облечены в поэтическую форму; наука, мораль, философия, статистика — в прозу. Мы находимся на той стадии, когда всеми принято, что эти два языка не надо соединять в единую формулу, хотя доктор Варне, либеральный епископ Бирмингема, сетует (Февраль 1949 года), что большинство реакционных епископов предпочли бы веру в каждую букву, даже когда речь идет о Ноевом Ковчеге или Ионе во чреве кита. Епископ прав, оплакивая то, что эти почтенные религиозные
