захлестнув чужой сук, всасывали сок, вырывали листья. Едва я приблизился к опушке, ко мне сразу потянулись десятки клейких щупалец. К счастью, я догадался заблаговременно включить защитное поле, да по чужим планетам и не ходят без защитного поля, это элементарно же. Уткнувшись в невидимую броню, ветки брызгали бурыми каплями, едким соком видимо. Капли стекали и испарялись. Не без злорадства следил я, как на границе поля дымились и обугливались хищные ветки.
Еще и камни какие-то летели в меня со всех сторон. Неужели деревья научились швыряться булыжниками? Конечно, мое надежное поле отбивало камни без труда; они отскакивали от него как от стали. Когда же я подошел к опушке ближе, обстрел прекратился, зато целые пучки жадных ветвей преградили путь.
Как же здесь могут жить родители моих щебетуний? Или деревья пожрали всех. Недаром девочки боятся подходить к лесу.
Даже и с защитным полем своим я не решился пробиваться в чащу. Впрочем, оказалось, что это и не требуется. Перед опушкой шла протоптанная дорожка, она привела меня к скалам, рассеченным пещерами. «Ну, конечно, пещерные жители», — подумал я. Заглянул в самую большую...
Страшная картина!
Трупы-трупы-трупы, обледенелые, почерневшие, уже на людей не похожие, какие-то плоские распластанные кожи, сложенные рядами друг на друга. Коллективная могила? Но кто погубил целое племя, всех взрослых до единого? Кто притащил их, кто сложил? И почему уцелели дети, почему только девочки и примерно одного возраста?
Я терзался догадками, искал следы битвы или эпидемии, искал маленьких детей, строил гипотезы и отвергал.
Но не буду тянуть, пересказывая все свои предположения, отпадавшие одно за другим. У меня был простой способ: расспросить девочек. Они знали тайну, могли внятно объяснить. Беда в том, что я языка не понимал еще как следует. Но если другой задачи нет, выучиваешься быстро. Через несколько дней я болтал довольно бойко, и пунктирные намеки сложились во внятную картину.
Четырехмесячное знойное лето, четыре года лютой зимы! Здешняя жизнь приспособилась к такому циклу.
Четыре теплых месяца по земному счету. Называю их май, июнь, июль, август. Я прибыл условно 25 апреля, когда заканчивалось таяние. Первого мая проснулась жизнь и бурно пошла в рост. Дети тоже росли здесь как на дрожжах. К концу мая мои девочки должны были стать взрослыми девушками. В начале июня — брак, два месяца зрелости, к августу у них рождались дети, как правило, близнецы, изредка тройня. До осени дети успевали подрасти, узнать от родителей все необходимое для самостоятельной примитивной жизни. Подчеркиваю: для самостоятельной жизни, поскольку в первых числах сентября родители укладывали их в пещере для зимней спячки, сами же вместо одеял укрывали их своими телами. И замерзали. И промерзали насквозь, ледяной корой отгораживая потомство от многолетнего мороза. Спустя же четыре года в самом конце апреля талая вода будила детей. Проснувшись, они вспоминали, что надо выбраться из пещеры и срочно бежать на солнечные луга на подножный корм, там греться, резвиться, выкапывать и обсасывать корешки, плести венки, бегать взапуски. Мальчики, конечно, не увлекались цветами. Их стайки держались обособленно, ближе к опушке, там они играли в войну и охоту, дрались, метали копья и камни из пращи. Именно они и забросали меня камнями на опушке кровожадного леса. Предполагалось, что маленькие рыцари охраняют девочек от диких зверей, хотя какие же звери уцелели бы в гуще воинственных деревьев.
В конце мая мальчики начинали думать о девочках, приходили знакомиться, начиналась пора любви... очередной цикл жизни.
Меня больше всего заинтересовала многолетняя спячка. Как это просто получается: легли, заснули, проснулись, когда талая вода разбудила, будто одна ночь прошла. Я заметил, что девочки вообще легко засыпали, как только начиналась вечерняя прохлада. Может быть, они были не совсем теплокровными? Во всяком случае, заметно было, что все они тянутся к солнцу, на солнцепеке скачут как телятки, в тени заметно скисают. Для опыта я взял двух девочек в свою ракету на ночь. В теплой освещенной каюте они и не думали обо сне. Всю ночь колобродили: прыгали, плясали, распевали песенки, перетрогали все, до чего могли дотянуться, сломали или разбили все, что трогали, а на утро выбежали на солнце свеженькие, весь день люлюкали, делились впечатлениями. В полдень скакали со всеми вместе, заснули же только вечером, когда солнце зашло.
И тогда я понял, что в моем лице сошло благословение на их скороспелую жизнь. Я научу их переживать зиму. Научу добывать огонь. Строить дома, шить теплую одежду и одеяла, научу побеждать холод. Больше им не понадобится защищать своих детей от мороза собственными телами, жертвуя жизнью во цвете лет; дети благополучно вырастут в теплой комнате. Возможно. Скучновато будет ожидать четыре года, но разве не стоит поскучать ради продолжения жизни? Мы в звездолетах сидим по четыре года взаперти и даже не для спасения жизни, ради знаний. Ничего, нормальными людьми выходим. На худой конец, можно согласиться и на зимнюю спячку, если уж она так необходима, но путь спят в термостатах и просыпаются через четыре года все: и дети и взрослые. Возрадуйтесь же вы, мимолетно живущие! Пришел в ваш мир Избавитель от преждевременной обязательной смерти, пришел Прометей и принес с неба огонь. Я — этот Избавитель, я — ваш Прометей. Запомните день моего сошествия. Когда-нибудь в календаре вы будете обозначать его красным цветом, отмечать праздничными шествиями и массовыми танцами.
Итак, огонь надо им подарить, научить делать ткани, шить одежду, строить дома, желательно с погребами для запасов. Пищу заготавливать, дрова, печи топить. Все на добром уровне натурального хозяйства. Сразу не переведешь же в эпоху электроники и синтеза. А с чего начинать? Начну-ка я с одежды. Для девушек это самое понятное, самое приятное.
«Девушками» назвал я моих соседок, уже не девочками. Действительно, за две майские недели худенькие мои люлюшки вытянулись, оформились, повзрослели, даже пополнели немножко. Впрочем, колючесть сохранилась в их облике: острые глазки, плечики, грудки и коленки, что-то задорное, вызывающее, задевающее. Казалось, каждая из них подталкивает тебя локтем: «Почему же ты меня не заметил?» И вот я решил собрать эту смешливо-насмешливую аудиторию, объяснить ей назначение текстиля, предложить самодеятельные курсы кройки и шитья.
Не сразу удалось собрать. Цель-то они поняли отлично, даже шумно выражали восторг: «Жить много раз! Не замерзать!!! Удивительно, прелестно, гениально!» Но всякий раз просили отложить занятия на завтра: «Сегодня солнышко такое горячее, жалко упускать. Дни-то бегут, время уходит». Наконец, на их беду, на мое счастье, подул северный ветер, небо затянуло облаками, соблазнительное солнце скрылось, и мне удалось собрать мою шумную аудиторию, показать им, что такое материя и что такое ножницы и как делаются ткани из прочных волокон. Мне не хотелось ставить их в зависимость от нашего текстиля и я изготовил на показ примитивнейший ткацкий станок с челноком, размером со скалку.
От восторгов у меня заболела голова. Все вызывало восхищенные вопли: и станок, и топорный челнок и разноцветные лоскуты; каждая хотела приложить их к себе. Девушки отлично оценили мое сооружение. Ведь плести венки им приходилось постоянно, а тут одним движением соединялись сотни волокон, сразу связывались одним узлом. Все они толпились у станка, ссорились, галдели, словно стая спугнутых ворон, выхватывали друг у друга челнок или ножницы. И в гаме этом как-то не заметил я, что очередь рассосалась. Была толпа, остался около меня десяток, и от того отрывались-связывались одним узлом. Все они толпились у станка, ссорились, галдели, словно стая спугнутых одиночки, спешили куда-то, хлопнув разок челноком, убегали прочь.
— В чем дело?
— Да ведь бухают, — кинула убегающая.
— Кто бухает?
— Мальчики бухают. Бьют по пустому стволу. Завтра придут. Новые венки нужны, новые гирлянды.
— Пусть придут послезавтра, пусть придут через три дня. Вы будете в новых платьях, небывало нарядные. Мальчики ваши попадают от восторга.
— Три дня? Как можно? Мальчики бухают, завтра придут с утра. Нельзя откладывать; дни бегут, молодость уходит.
