Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.
Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст душу за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы.
Почему? На каком основании потребовалось дать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг, и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет?
Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.
А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно было допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение?
У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика, а товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро, и мы категорически отклоняем его надуманные предложения.
Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо».
«Говорилось это жестко, местами более чем жестко, — комментирует эти слова Сталина Симонов. — Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам… В зале стояла страшная тишина… у членов Политбюро были окаменелые, напряженные, неподвижные лица».
— Теперь о товарище Микояне, — продолжал Сталин. — Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему не ясно?
Мужик наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили землю за колхозами навечно. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…»
Внимание, уделенное ошибкам Микояна, тоже имело свои предпосылки. Еще накануне специальная комиссия рассмотрела подготовленную Министерством финансов справку о размерах подоходного налога с колхозов, налога с граждан, занимавшихся сельским хозяйством, и ряд других форм налогообложения. Когда возникли разногласия, справку показали Сталину, и он позвонил министру финансов Звереву.
— Как вы истолковываете природу налога с оборота? — спросил он.
— Налог родственен прибыли, товарищ Сталин, — пояснил свою точку зрения министр, — это одна из форм прибавочного продукта.
— Верно, — подтвердил Сталин. — А помните, еще до войны на заседании ЦК высказывалось мнение, что налог с оборота — это акциз?… И чем вы объясняете столь высокий процент налога с оборота по основным видам сельскохозяйственной продукции?»
Сталин знал, о чем говорит. В результате откровенно враждебной политики Запада Советский Союз не смог получить кредиты на финансирование восстановления разрушенного войной хозяйства, о чем были договоренности на встречах Большой тройки.
Как и в период коллективизации, для восстановления страны и развития индустрии, у него не было иного пути, кроме как снова опереться на крестьянство. Конечно, он понимал, что этот пресс вызовет недовольство, но он оставался реалистом, и его политика никогда не была политикой химер и авантюр.
Однако критика ближайших сподвижников была неожиданной как для членов Пленума, так и для критикуемых. Выйдя на трибуну после выступления Вождя, Молотов признал свои ошибки и, оправдываясь, заверил, что он был и остается верным учеником Сталина. Сталин резко отверг эту лесть и прервал его:
— Чепуха! У меня нет никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.
Выступление оправдывающегося Микояна, сославшегося на некоторые экономические расчеты, он тоже прокомментировал репликой:
— Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном и принципиальном вопросе».
Его критика не была проявлением каприза или подозрительности. Как всегда, он заботится об интересах государства. Он по-прежнему был поглощен своим многообразным трудом, кажущимся непосильным для одного человека, он привычно и без сантиментов управлял ходом событий, людьми и временем.
Но более всего поразило присутствовавших на заседании обсуждение организационного вопроса. Выступая по выборам руководящих органов партии, он предложил вместо Политбюро образовать Президиум и секретариат ЦК в расширенном составе — 25 членов и 11 кандидатов. Сталин пояснил:
— В списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А.А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева все ясно, совсем оглох, ничего не слышит, работать не может, пусть лечится…
Его слова прервал услужливый голос с места:
— Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС.
— Нет! — резко возразил Сталин. — Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК и Председателя Совета министров.
Симонов, наблюдавший из зала ведущего заседание пленума Маленкова, вспоминал: «На лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтобы испуга, а выражение человека, осознавшего смертельную опасность… Лицо Маленкова, его жесты, воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в этой просьбе… Зал тревожно загудел: «Нет! Нельзя! Просим остаться!»
Почувствовавший солидарность зала, уже привычным голосом Маленков объявил: «Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего Вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС».
Раздались одобрительные, бурные аплодисменты, но Сталин решительно и довольно резко остановил эту реакцию зала:
— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты… Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. — И после наступившей напряженной тишины и небольшой паузы повторил:
— А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. — Он снова сделал паузу.
— Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.
Наступившая тишина стала гнетущей. Все ждали, что он продолжит говорить, но он — молчал. Эту несколько затянувшуюся паузу нарушил командирский голос Тимошенко:
— Товарищ Сталин, народ не поймет этого… Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.
Словно очнувшись от гипноза, все встали. Разразилась буря горячих и не прерывавшихся аплодисментов.
«Сталин долго стоял, — пишет очевидец, — и смотрел в зал, потом тяжело махнул рукой и сел на свое место».
В этот же день был утвержден состав Президиума ЦК КПСС. В него вошли 25 членов и 11 кандидатов, одновременно было избрано Бюро Президиума из 9 человек. Кроме Сталина, его членами стали Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров и Хрущев. Вождь собрал всех секретарей 17 ноября. В этот день между ними были распределены сферы ответственности. Контроль за работой прессы возложили на Суслова, а редактором «Правды» вместо Ильичева был назначен Шепилов, одно время считавшийся другом Жданова и членом «ленинградской группы». Новый состав редколлегии утверждался
