усмехнулся…
Груня дернула плечом и ускользнула от Безродного. Подумала: «Федька хороший парнище, красив и статен, но молчун и тихоня. Мог бы хоть раз поцеловать за всю дорогу, ну хотя бы на палубе, ночью. Ить никто бы не увидел. Теленок! А этот поцеловал бы сразу. Как он смотрит! Лицом тоже чист. Поди с таким не пропадешь. И богач…» Груня незаметно посматривала на Федьку, потом на Безродного. Федька от такого сравнения явно проигрывал.
Козины и Безродный попали на шаланду со вторым рейсом. Калина, как только ступил на землю, стал на колени и начал молиться:
– Господи, прими мои молитвы! Внемли гласу моему, не отверни лика своего от раба твоего, мужика-страдальца! – целовал он просоленный берег.
Мимо проходил Безродный, не удержался от мести, пнул в бок Калину, прорычал:
– Недоумок! Развалился, юродивый! Комедию ставишь!
Калина вскочил и медведем бросился на Безродного, но его остановил Федька:
– Будя, тятя, не затевай драку, народ и впрямь смеется. Мы свое возьмем при случае.
– Ха-ха! Возьмете! – иронически скривил губы Безродный. – Жизнь покажет, кто и что возьмет.
На берегу моря начал расти палаточный городок. Дружно поднялся он на этой земле. Чиновники из переселенческого управления, которое образовалось здесь в 1906 году, составляли списки переселенцев, тут же выдавали из кассы причитающиеся деньги. В основном это были честные люди, подвижники. Здесь же в Веселом Яре переселенческий кооператив продавал прибывшим семена пшеницы, ржи, овощей, картофель и разную мелочевку. А вот за конями, телегами и плугами, за всем пахотным инвентарем надо было идти в Ольгу. Там была ярмарка, туда пароходы Добровольного флота завезли все – от коня с плугом до иголки с ниткой. Старожилы советовали переселенцам покупать коней местной породы. Привозные, мол, падают от гнуса и овода. Местные выносливее и не привередливы.
Терентий, Калина и Гурин пошли на ярмарку вместе. Решили купить все необходимое, ведь пахота уже на носу, придется поднимать целину. А ее поднимать много легче, пока трава не пошла в рост. Федька просил Калину купить винтовку, чтобы сразу заняться охотой. Но отец наотрез отказал:
– Тайга не про нас. Мы люди от земли, от сохи – тем и жить будем.
Почти день протопали мужики до Ольги. Ночь прокоротав на берегу моря, у костра, утром пошли на ярмарку. А здесь уже шум и толкотня. Здесь два дурака: один продает, второй покупает – кто у кого выдавит лишнюю копейку. У коновязей кони – выбирай любого. Практичный Калина приметил пуза сук; кобылу с лошонком. Вырастет лошонок, будет конем, а кобыла к тому временя еще одного принесет. Вот он и закрутился около кобылицы. Но мордастый пермяк из старожилов уперся и не продает кобылицу с лошонком меньше чем за полста рублей. Рушились дивные мечты. Из рук уходил будущий конезавод Калины Козина. Подходил к этой кобылице и Терентий, но Калина так на него рыкнул, что тот попятился:
– Аль не видишь, что я веду торг, а ты палку в колеса.
– Торгуй, торгуй, но не пугай так меня, я ить пужаный. Еще родимчик почнет бить. Найду себе других. Вона, море коней.
– Не хочешь за полста, тогда катись к едреной бабушке! – орал пермяк. – Не отгоняй от меня купцов! Кобыла что пароход, одна плуг потянет. Зубов нету? У тебя тожить нету, да ты жив. Она и без зубов уже десять лет похрумкивает овес, только подавай.
– Ты меня с конем не равняй. Я помусолил во рту – и в живот. А ей овес надыть жевать.
– А отчего не сравнять? Здесь житуха не хлеб с маслом. Рядом с чалой сам припрягешься и почнешь целину подымать, ежли жить хошь.
Купил Калина кобылицу с лошонком. Сбросил-таки пермяк пятерку, сказал:
– Пошли обмоем покупку-то. По целковому просадим на радостях, ты купил – я продал.
– Для ча же обмывать-то? Э, нет, деньга мне нужна и пренужна.
– Но ить так у нас заведено, чтобыть всякую покупку оросить спиртным. А то ить кобылица-то может зауросить.
– Нет. Ты из меня деньгу не тяни. Иди, коли хошь, обмывай, – отрезал Калина и пошел покупать телегу, плуг, борону. Все купил с малым торгом. Радостный, готовился к отъезду в Веселый Яр. Знал, с каким нетерпением ждали его свои. Но вот на муку денег пожалел. Решил, что до лебеды уже недалеко, проживут на зеленке. Всего лишь два мешка купил. Да и то самого крупного помола та мука была. Мужик от черного хлеба силен, а не от белого. Белый будет потом.
– Зря ты мало едомы берешь. Целину поднимать – сила нужна, – сказал Терентий.
– Сдюжим. Самим поболе, детям помене. Лебеда – тоже еда. Денег жалко. Еще пригодятся.
Здесь же толкался Безродный. Он ничего не покупал. Сверлил людей глазами, злился, будто кого-то искал. Но вот на ярмарку пригарцевал на поджаром арабе мужик. Из богатых, видно. Это был Иван Пятышин. Он недавно взял подряд на заготовку леса, поставил паровую лесопилку в тайге, чтобы готовить тес и плахи для города. Купил араба у пропившегося купца за бесценок. Завернул на ярмарку, чтобы пропустить стопарик спирта. Легко спрыгнул на землю. Любил Иван Пятышин иногда поиграть на людях. Но люди любили его и многое прощали ему. При беде, кроме как к Ивану, некуда и податься. Безродный догнал Пятышина, тронул за рукав, спросил:
– Эй, купец, не продашь ли коня?
– Могу продать, сотня серебром – и катись!
– Куплен!
Мужики ахнули и загомонили.
– Ну! Да ты, видно, с деньгой, дядя! Не рядимшись и купил.
– В своем кармане считай! – огрызнулся Безродный. – А потом я знаю толк в конях. За дерьмо деньги не платил бы.
Безродный отсчитал сто рублей серебром, подошел к жеребцу, хлопнул ладонью по холке, вскочил в седло и лихо послал его с места. Проскакал из конца в конец Ольги, вернулся. Спрыгнул с коня. Подошел к хозяину. Сказал:
– Ладный конь. Дых поставлен, ход мягкий. Спасибо! Айда в кабак, угощаю!
– Не откажусь.
Выпили по стакану разведенного спирта. Разговорились. Безродный спросил:
– Как здесь люд? На чем ты живешь?
– Я-то на чо? Я честный купец. Дороги строю, лес рублю. Свой люд поднимаю.
– А сам-то в барыше ли?
– Какой у меня барыш. Чаще в прогаре. Концы с концами едва свожу. Как не помочь людям. Для ча все это? Чтобы приживались к этой земле, крепли.
– Ишь, благодетель. А люди-то помнят ли твои дела?
– А счас проверим, помнят ли. Вона стоит у стойки Вериней Астафуров. Он с голодухи пух после наводнения, я взял его строить дорогу, ожил, теперь пошел в люди. Не сказать, что в силе он, но уже окреп. Эй, Вериней! Подь сюда!
– А, Иван Андреич. Я перед тобой. Что прикажешь, мил человек?
– А ну сымай рубаху. Понимаешь, хочется еще выпить, но деньгу всю пораздал рабочим. Заложим, а ты походишь пока в зипуне.
