Гурин не зря так смело заговорил, он слышал в уезде разговор: если согласятся миряне строить заместо церкви школу, то так и будет.
– Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.
– А нам, батюшка, не надобно успокоение. Застыли мы в своем успокоении, – повысил голос Гурин. – Только школу. А перед богом мы каемся каждый день, грешим – и каемся, грешим – и каемся. Такова жизнь человеческая. Еще раз покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?
Но миряне разделились на два лагеря.
– Истину говорит, истину! – кричала одна сторона.
– Долой смутьянов! Палками их надо гнать из деревни! Мы уже забыли церковное песнопение, не слышим медвяного звона колоколов. Долой!
– Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же наши дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки, веди. Кому надо, то пусть молится дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, – подтолкнул Федора Гурин.
– А что говорить о себе? Вона сдаю я Безродному пушнину, вместо своей фамилии ставлю крестик. А что там записал купец, не знаю, может, одного, а может, двух колонков. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, знал бы цифирь, то не дал бы себя обмануть купцу. Рази это дело, когда ты неграмотный?
– Греховное это дело – читать мирские книжки, от них смятение.
– А как же нам жить-то, батюшка, так и сидеть в темени? – заговорил староста Ломакин. – Вот что, братцы, дело говорят Гурин и Козин, будем строить школу. На то даны нам деньги, дан выбор – школа или церковь. Будя! Давайте свои голоса. Да не криком, а поднимите руки, счет буду вести. До ста я смогу сосчитать.
Большая половина сельчан проголосовала за школу…
В сутолоке жизни о Черном Дьяволе забыли. Он ушел за подругой, догнал ее и повел в неприступные отроги Пятигорья. Дальше от людей, чтобы никогда, никогда не встречаться с ними.
Да и не до него было. Назревали большие события. Будто ветер, ходили слухи о войне, о том, что бунтует вся Россия, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу, что будто в охотничьих зимовьях прячутся политические беглые с каторги: Шишканов и Коваль.
3
В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел после погони за Черным Дьяволом. Калина решил сходить и проверить ловушки. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал Гурина, и они пошли искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода они оборвались. Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из них с осени были положены сходни. Вот с этих сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда друзья внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. А Безродный, как он сам говорил, обид не прощает!
– А ведь ни у кого зла не было на Калину, – сказал Гурин. – Вон чьи-то следы идут на берег. Встретил Калину и торскнул. Теперь найди убийцу.
Охотники осмотрели следы убийцы: полузаметенные, стертые. Стрелял он саженей за двести. Так мог стрелять только Безродный. После выстрела Калина упал в воду, и его затянуло под лед. Где искать? Однако собрали всю деревню, пилили лед, кололи, но труп Калины не нашли.
Федор Козин уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст. Переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел Баулин.
Федор весь день обдумывал, как и что сказать. Но когда зашел в кабинет, то все у него вылетело из головы, выпалил:
– Моего отца убили, убил Безродный.
– Безродный? – удивленно вскинул брови Баулин. – Не может быть! А ты видел? Кто видел?
– Никто не видел, он его убил на сходнях, вечером. Отец упал в речку, и его затянуло под лед.
– Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык посажу в каталажку. Все спешат оболгать честного купца, миротворца, доброхота. Врал и доносил на него Макар Булавин, а убили Булавина большевики. И твоего отца убили смутьяны. Ведь твой отец был против них, он сам мне жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца. Так знай, ежели Калина Козин, прознаем, убит, а не утонул, то быть Гурину на каторге. Это уж как пить дать. За вранье у нас строго.
– Нет, Гурин никогда не тронет человека. Гурин хороший человек. Отца убил Безродный. Он и меня грозится убить. Он убивает корневщиков, а корень их забирает себе. Поймите же, Безродный убивец! Он через то прет в богачи великие. Ить вы не знаете, а весь люд таежный знает, кто Безродный. Это страшный человек. Его надо на каторгу.
– А ты видел, чтобы кого убил Безродный?
– Нет, люди говорят, а раз говорят – зря не скажут.
– Семин!
В кабинет влетел здоровенный казак.
– В кандалы брехуна. Вода и хлеб, пусть в голове очистится.
– Но ведь это точно, тятьку убил Безродный. Гурин был дома в тот день. Гурин хлев достраивал. Все видели! – вырываясь из рук казаков, кричал Федор. – Гад, отпусти, я все скажу! Это ваши казаки убили Маковых! Все вы грабители!
– Молчать! На каторгу упеку! Волоки, Семин!
– Дык ить он не идет, упирается.
– Зови ребят, в кандалы бунтаря!
– Но ведь я не бунтую, ить я прошу, чтобы убивца нашли, ваше благородие! Аль нет у вас креста на шее? За что же в кутузку-то? А? – растерянно озирался Козин, будто загнанный соболек.
– Я те покажу крест! Сволочи! «Не бунтую», а на власть наговариваешь, не покоряешься.
– Но ить правду вам сказать пришел. Разве ж нельзя говорить правду?
– Правда там – на чьей стороне сила. Правда… А есть ли у тебя та сила? Молчать! Нет ее у тебя и не было…
Грохоча сапогами и казацкими саблями, в кабинет ворвались помощники пристава. Навалились на Федора, но тот пригнулся, взревел диким быком, повел руками, и казаки разлетелись в разные стороны. Не успел Федор передохнуть, как на него снова навалились. И пошла свалка. Хрип, стоны, матерщина, звон разбитого стекла. Баулин метался за столом, как за баррикадой, кричал:
– Вяжите его, бунтовщика! Вяжи! В кандалы!
Но связать Козина не могли, мешала теснота кабинета и звериная сила, которая проснулась в мужике. Прекратил драку Баулин, он схватил со стола подсвечник и ударил Козина по голове. Федька ткнулся в стенку и медленно начал по ней сползать на пол.
Очнулся Козин в кутузке. Волосы на голове в сгустках крови, на руках и ногах кандалы. В зарешеченное окно подсвечивала луна. Федька тихо заскулил от боли, от отчаяния. Рванул кандалы, но они железные. Сбоку из темноты кто-то спросил:
– Чей будешь-то?
