– Ладно, не божись, мне ить все равно, нашли – не нашли. Главное – одним бандитом стало меньше в тайге. Что пожаловал? По глазам вижу, что есть дело.
– Так вот, Груня, человек я холостой, выходи за меня замуж. Как-никак, пристав, – без обиняков предложил Баулин.
– Один думал иль кто помогал? От одного злодея избавилась, а теперь ты?
– Это я-то злодей?
– Да, господин Баулин, вы одного поля ягода со Степаном. Оба звери. Но ты еще страшней. Ведь я все знаю. Иди в другом месте поищи себе бабу. Может, какая дура и полюбит.
Баулин вспыхнул. Вскочил, грохнул саблей о пол.
– Меня гнать, меня оскорблять! Ну я это тебе припомню!
Пулей вылетел из дому, вскочил на коня и с казаками ускакал в сторону Кавалерова.
Груня устало вздохнула. Сватовство пристава комом застряло в горле.
А потом узнали мужики-вдовцы, что Груня осталась «золотой вдовой», и пошли свататься один за другим. Этих Груня не гнала, лишь с горькой усмешкой говорила:
– Не ходите вы ко мне, люди, ради бога. Ни за кого я замуж не пойду, а если пойду, то за любимого.
Но любимый к ней не шел. Да и был ли он любимым, может быть, просто Груня все придумала? Как-то на улице она встретила Федьку, остановила и с улыбкой спросила:
– Чего не заходишь? Парни-недоноски вона сватаются, не прозевать бы тебе. Возьму и выйду за кого-нибудь из них.
– Да недосуг все, – отвел в сторону глаза Федька от запавших глаз Груни.
– Приезжал Баулин, слыхал? Он заверил, что моего в тайге кто-то хлопнул. Хлопнули – это точно. Но кто?
– А ты знаешь, у меня есть думка, что Степана придушил Черный Дьявол. Прознал я от кое-кого, что Безродный пошел по моим следам. Хотели упредить меня мужики, но не поспели, не нашли сразу. А потом мы зашли в такую глушь, что отыскать было трудно.
– Может быть, и так. Безродный даже во сне боялся Шарика. Теперь я свободна. Ну что молчишь? Измаялась и люблю я тебя, Федя.
– Любишь? – удивился Федор. – М-да. Но чую, невеста не по моим зубам. А потом, как же это, ведь ты была женой убийцы, теперь буду я. Нет, не могу я с тобой жить. Думал я об этом, душа не приемлет.
– Но ведь я помню твои слова, когда ты кормил Шарика, много хорошего тогда говорил…
– Ты все слышала?
– Да. И слезы твои у речки.
– Эх, Груня, любил я тебя, но ненависть к Безродному все застила. Если бы пришла ко мне при его жизни, ушли бы мы с тобой в тайгу. А ты все выжидала, боялась начать жизнь сначала. Ну женюсь я на тебе, а что скажут люди? На дармовщину, скажут, позарился. И правы будут, ведь все, что у тебя есть, нажито с крови людской.
– Тебя богатство беспокоит? Так я раздам людям, приду к тебе нищенкой. Возьмешь ли после этого? Начнём жить с мотыги.
– Начать жизнь с мотыги… Это хорошо ты сказала. Но не в том дело, Груняша. Не в том. Просто мне надо душой переболеть. А так, сразу… Нет, не могу. Не судьба, видно, нам жить с тобой вместе, – почти простонал Федька и погрустнел. – Душа не приемлет.
– Знать, не любил ты меня. Поигрался чуток в любовь и застыл. Прощай! Может, когда и пересекутся наши тропы, как это часто случается в жизни. Вот навяливаю себя тебе – баба, а ты парень. Будь счастлив!
Про отказ Федора жениться на Груне узнала деревня. Иные пожимали плечами, другие откровенно крутили пальцем у виска: мол, того, чокнулся, пропал мужик. Такую бабу не принял. От счастья своего отказался. И невдомек людям, что Федор не такого хотел счастья, где была бы сытость, деньги, а трудного, как мечталось раньше, тихого и, лучше всего, незаметного. Да и Груня в том виновата: не торопи она Федора, сам бы переболел, заново полюбил и пришел бы к ней. Но вот так, сразу… Нет, не смог мужик.
Груня распродала свое обширное хозяйство. Его купил тароватый купец из Владивостока, лысый, пронырливый, как хорек. Этот не пойдет убивать, но с людей десять шкур сдерет. Пожертвовала Груня на школу несколько тысяч, простила всем долги, хотя купчишка просил передать те долги по купчей ему. Но Груня отказала. Оседлала своего любимого Воронка, вскочила в седло, огрела коня плетью, гикнула и понеслась неведомо куда, только и крикнула людям:
– Прощайте! Не поминайте лихом!
Унесла свою душу, душу, непонятную для людей, неизведанную бабью душу-загадку. Да и где понять простому мужику Груню? Безродного ненавидела, Федьку любила, так и уехала, не растратив тепло своей души. А может быть, кто-то и обласкает, обогреет эту душу?
Глава седьмая
Тенета
1
Теплая осень разлилась над сопками, метелится жаркой листвой. Висит в небе по-летнему жаркое солнце. Теплая осень – осень-обманка. Вон на взлобке багульник расцвел. Торопыга, обманулся, подумал, что уже пришла весна, распустил свои нежно-лиловые бутоны и красуется, рад-радешенек. Да что багульник, вон и тополя обманулись, набухли на их ветках почки. Ну куда спешат? Всему свое время, каждому своя весна.
Груня присела на взлобок, отпустила Воронка пастись, трогала тонкими пальцами нежные бутоны багульника. Говорили здешние люди, что если уснуть в багульнике во время его цветения, то уже не проснешься. Нет! Груня отбросила цветы в сторону. Нет, она хочет жить, зачем же торопить смерть.
Воронок легко нес ее по таежному тракту, который был построен еще до основания Кавалерова купцом Тыщенко. Ладно построен. Проскочила деревню Сяхово, где она когда-то просила милостыню и где ее едва не порвал пес и не убила баба поленом. Все это уже в прошлом. Кошмарном прошлом. Теперь она, кажется, сбросила с себя липкие тенета, которые не давали вздохнуть, смело смотреть в глаза людям.
Легко, иноходью летел Воронок по тракту. Качалась в седле Груня, ехала навстречу неизвестному. Мечтала о новых встречах, о добрых друзьях. В том и сила человека, что он всегда жив мечтой, светлой, доброй мечтой. Вот и Груня мечтала, что там, за голубыми сопками, и живет ее голубая мечта. Где остановить бег коня, где начать вить новое гнездо?
Торопится к морю речка Голубая, пьет из этой речки хрустальную воду конь, размачивает в ней Груня сухарь. Хорошо! Одна, свободна! Упала на теплый берег, раскинула руки, будто хотела ими всю землю обнять, небо обласкать. А ласки-то у нее не занимать, ласка вся в ней. Снова в путь.
Деревушку Кавалерово искать не надо; о том, что она здесь, любому скажет скала, что высится над долиной, как печная труба.
Далеко видно эту скалу. Груне рассказывали, что первым под скалой поставил столб георгиевский кавалер, участник русско-японской войны Пополитов…
Он пришел сюда в 1907 году. За спиной болталась тощая котомка, на плече боевая винтовка. До этого он много дней ходил по рекам, искал для себя тихого пристанища, чтобы обосноваться подальше от сутолоки. Устал Пополитов от войны, от бунтов, от рева и крика людского. Остановился под скалой, что стражем стояла над широкой долиной, почесал затылок. Показалось ему, что скала крепко стоит на земле, взметнув свой шпиль в небо.
