— Нет!
Роскани с хрустом откусил кусок морковной палочки.
— Раз начал, то договаривай, — бросил он, а затем, взглянув на Скалу, уставился на висевшую возле окна доску.
Они сидели в кабинете Роскани и, сняв пиджаки и засучив рукава, разговаривали под гул старого кондиционера. Детективы пришли сообщить Роскани последние новости по своим направлениям расследования.
Кастеллетти занимался видеокассетой, на которой был снят Гарри Аддисон, и сумел по номеру узнать, что она была куплена в магазине на виа Фраттина в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от «Хасслера», в котором остановился американец.
Скала пытался выяснить, кто же налепил на лоб Аддисону пластырь, хорошо заметный в кадре; он изучил все улицы в радиусе полумили от того места, где был убит Пио. В этой окружности оказалось двадцать семь медиков и три больницы. Но в день убийства никто не оказывал помощи ни одному человеку, который подходил бы под описание Гарри Аддисона. И в довершение всего пожелание Роскани проанализировать кадры с помощью компьютера, чтобы получить детализированное изображение обоев, на фоне которых снимали Аддисона, обернулось пустой тратой времени. Рисунок на обоях так и не удалось толком различить, следовательно, нельзя было установить, где они были изготовлены и где и кому проданы.
Роскани слушал, яростно жуя морковь, нарезанную на длинные палочки, и напрягая волю, чтобы не замечать дразнящего запаха сигарет Кастеллетти. Его помощники сделали все, что от них требовалось, и не обнаружили ровно ничего полезного — это было неотъемлемой частью той игры, которую они вели. Куда интереснее казалась ему доска, залепленная маленькими — 3 на 5 сантиметров — карточками с именами двадцати трех или двадцати четырех жертв взрыва в ассизском автобусе. Над фамилиями красовались фотографии, некоторые новые, некоторые давнишние, изъятые из семейных архивов; на части снимков были запечатлены изуродованные смертью лица.
Роскани, как и Скала, и Кастеллетти, просмотрел фотографии не меньше сотни раз. Эти лица всплывали в его памяти, когда он ложился спать, когда брился, когда вел машину. Если отец Дэниел жив, то кто же здесь его заменяет? Кто из оставшихся двадцати трех?
Из восьми уцелевших и шестнадцати погибших всех, кроме одного — того самого трупа, который поначалу считали останками отца Дэниела Аддисона, — удалось совершенно определенно опознать; даже пятерых, обгоревших настолько сильно, что идентификацию пришлось проводить по записям врачей и стоматологов.
Неопознанный покойник, шедший под номером 24 — у него отсутствовала и карточка с именем, и фотография, — был тем самым изуродованным трупом, которого и сочли отцом Дэниелом Аддисоном. И до сих пор он оставался неопознанным. При патологоанатомическом исследовании не удалось обнаружить ни шрамов, ни каких-либо других примет, позволяющих провести идентификацию. По тому немногому, что осталось от рта, сделали зубную карту, но и ее было не с чем сопоставлять. Поиск по спискам без вести пропавших ничего не дал. Но ведь кто-то совершенно определенно исчез. Мужчина европейской внешности, сорока — немного больше или немного меньше — лет. Ростом от пяти футов девяти дюймов до шести футов, весом примерно…
Вдруг Роскани резко повернулся к детективам.
— А что, если в автобусе ехали не двадцать четыре человека, а двадцать пять? Там творилось такое, что никто не мог бы назвать точное число пассажиров! Живых и мертвых развозили в две разные больницы. Вызвали множество докторов и сестер. «Скорых помощей» было как машин в центре в час пик. Там были страшно обожженные, были люди без рук и без ног… Они подолгу лежали на носилках в коридорах… Все суетились… Пытались и людей спасать, и поддерживать хоть какое-то подобие порядка. Ну и вообще, вспомните, что творилось тогда в приемных отделениях. Кому там могло прийти в голову сразу оформлять все и всех по правилам? Тут успеть бы сделать самое необходимое…
А что было потом? Чуть не целый день толковали со спасателями, рылись в больничных записях, пытались подсчитать билеты, проданные автобусной компанией… На следующий день оформляли опознание тех, кого удавалось идентифицировать. И в конце концов все — включая и нас — сошлись на том, что в автобусе было двадцать четыре человека.
В такой суматохе просмотреть одного человека ничего не стоит. Особенно если он не зарегистрировался официально. Кто-нибудь мог уцелеть и тихонько убраться оттуда. А может быть, ему и помогли убраться… Проклятье!
Прервав свой монолог, Роскани с силой грохнул ладонью по столу.
Все это время они рылись в том, что у них было, но не искали того, чего не было. А сейчас им следовало вновь заняться больницами. Проверить все записи о поступлении больных за тот день. Переговорить со всеми, кто тогда дежурил. Выяснить, что же все-таки случилось с одним из пострадавших. Куда он мог отправиться сам или куда его доставили.
Через сорок минут Роскани ехал по автостраде, направляясь на север, в сторону Фиано Романо, в тамошнюю больницу, ощущая себя не то циркачом, решившим пожонглировать слишком большим количеством шаров, не то облицовщиком, рассыпавшим мозаику сложнейшего узора. В голове у него царил сумбур, он никак не мог привести мысли в порядок. В таком случае нужно некоторое время не думать ни о чем, пусть подсознание работает само по себе. Шорох шин служит фоном для изумительной тишины, для его assoluta tranquillita.
Подняв руку, он повернул козырек, чтобы укрыться от лучей заходящего солнца. Боже, как же ему хотелось курить, а ведь пачка сигарет была у него в машине, лежала в бардачке. Он потянулся, чтобы достать ее, но тут же одернул себя и, запустив руку в лежавший рядом с ним на сиденье пакет из оберточной бумаги, извлек оттуда не одну из бесчисленных морковных палочек, которые заботливо нарезала ему жена, а большой biscotto — он сам купил себе полдюжины. И когда он уже совсем было собрался вонзить в него зубы, его мысли завершили круг и устремились в новом направлении.
Он ничего не сказал коллегам о своей идее — что пистолет «ллама», найденный в районе места взрыва, мог принадлежать не отцу Дэниелу, а кому-то другому, севшему в автобус, чтобы убить священника. Почему не сказал? Да потому, что у него не было фактов для подкрепления этой версии, а при полном отсутствии всяких улик поиски в этом направлении были бы пустой тратой времени и сил. Но если к этой версии добавить версию о двадцать пятом человеке, то появляется неучтенный пассажир, возможно купивший билет и вскочивший в автобус в самую последнюю минуту. Водитель не отметил этот билет просто потому, что не успел, — отложил на позже, а потом произошел взрыв. Если дело было так и в том гробике лежал именно этот человек, то объяснялось, почему никто не пожелал и не смог его опознать.
И все же, остановил он себя, это всего лишь догадки. С другой стороны, он питал глубокое убеждение, что в расследовании упущена важная деталь, и чем дальше, тем крепче становилась эта уверенность. Интуиция, основанная на многолетнем опыте, говорила ему, что в автобусе был двадцать пятый пассажир и что он сел в автобус специально для того, чтобы убить отца Дэниела. «Но если это был убийца, — спросил себя Роскани, уставившись на горизонт, — то кто же взорвал автобус? И зачем?»
56
Ли Вэнь закурил сигарету и откинулся на спинку сиденья, стараясь отодвинуться как можно дальше от спящего толстяка, развалившегося рядом с ним. Через пятнадцать минут поезд должен прибыть в Сиань. Там он выйдет, и толстяк сможет, если ему взбредет в голову, занять оба сиденья. Ли Вэнь уже проделал подобное путешествие в мае, а потом и в июне, только тогда он решил шикануть и путешествовал роскошно, экспрессом «Марко Поло», вагоны которого, выкрашенные в зеленый и кремовый цвета, пробегали две тысячи километров от Пекина до Урумчи, столицы Синьцзян-Уйгурского района, по маршруту
