этого не следует.
Как и вчера, она пришла в полдень. Я узнал ее походку. Плотный снежный наст скрипел под ногами, но шаги были легкие, уверенные.
Она распахнула дверь и окликнула меня;
— Эй, что случилось? Почему ты все бросил на полдороге?
Начальник захихикал. Ему доставляло удовольствие, что я буду работать, пока остальные отдыхают.
Я с демонстративной неохотой отложил книгу, поднялся и последовал за женщиной.
Завернув за угол, она принялась хохотать, задорно подталкивая меня локтем. Так когда-то в детстве мы с сестрой, прогуляв школу и спрятавшись в укромном, только нам известном убежище в саду, ощущали себя тайными заговорщиками. Засмеялся и я. Пока еще робко. Но ко мне уже начинало возвращаться то давнее-давнее ощущение полноты жизни.
Оказалось, что сегодня она и в самом деле позвала меня, чтобы я занялся теплой лежанкой.
Хай Сиси примостился у двери на корточках. Губы поджаты, взгляд злобный. Он уже замесил глину и снял с лежанки верхний слой кирпичей. Я мог приступать.
— Ну, командуй! — велела она. — Говори Сиси, что ему делать. Он силен, как вол. Но сначала оба подкрепитесь картошкой, согрейтесь немного. А потом я пшеничных лепешек напеку.
— Чтобы он мною командовал! — не глядя на меня, Сиси яростно сплюнул и не взял протянутую ему картофелину.
— Раз все готово, начнем! — предложил я. — Как кончим, придется еще развести огонь и ждать, пока лежанка просохнет.
Он продолжал неподвижно сидеть на корточках. Его ленивое презрение только подстегнуло меня, прибавило мне сил.
— Ладно, сам справлюсь! Плевое дело! — Я был настроен решительно.
— Ты работать думаешь? — Она со злобой посмотрела в его сторону.
Он вскочил, как собака, которую пнули ногой, засучил рукава.
— А ну, дай! Я сам!
— Сам! У тебя башка дубовая, а он — мастер,— поддразнивая его, она сунула мне в руку картошку.— Поучись у мастера, побудь у него на подхвате.
Вчера, уже прикончив картошку, я сказал хозяйке, что хотя печка у нее хорошая, но вот лежанка сложена не вполне «по науке». Крестьяне располагают дымоход слишком близко к устью топки, так что значительная часть горячего воздуха уходит, потому и нагревалась как следует только лицевая сторона лежанки. Требуется более экономичный дымоход, который, как и полагается, дважды опояшет лежанку. Я даже начертил на полу схему, чтобы ей было понятнее. Тогда-то и получится то, что я называю «лежанка сплошного нагрева». Нужна лишь незначительная переделка. Вот Мимоза и хотела, чтобы сегодня я, как она выразилась, «похимичил». Она вообще все время употребляла такие слова, что мне бы и в голову не пришли, свежие, выразительные — прямо поэту на зависть.
Я работал и продолжал есть картошку. В детстве мне очень нравилось, когда герой на экране что- нибудь жевал за работой, или военные моряки по команде «Свистать всех наверх» карабкались по мачтам, держа во рту недоеденные куски хлеба. В этом было столько мужества, мастерства, пренебрежения условностями. Но тогда я не работал. Позже, когда появилась работа, оказалось, что нечего есть. А сегодня я трудился с огромным желанием. Лежанка была переложена, а я набил себе брюхо.
Хай Сиси отказался от картошки. То ли отвлекаться не хотел, то ли был сыт.
Все еще злой, он подносил мне глину и кирпичи, бурча себе под нос, что, если эта лежанка будет хорошо нагреваться, он прыгнет в реку. Я не слушал его. Когда верхний слой кирпичей был уложен, я слез на пол и велел ему хорошенько оштукатурить новую кладку.
Он присел возле лежанки на корточки и глядел исподлобья, силясь высмотреть ошибку в моей работе. Мимоза как раз слепила лепешки, собираясь сготовить их на пару. Тут-то она на него и напустилась:
— Чего высматриваешь! Сам небось так не умеешь! Штукатурить начинай от печки, да поживей, мне надо разводить огонь!
Она принесла охапку щепок и ловко растопила печь. Дым начал было просачиваться сквозь новую кладку лежанки, но когда Хай все заштукатурил, постепенно исчез. Огонь яростно завывал, и с поверхности лежанки заструился белесый пар — свежая кладка высохла, и коричневая глина делалась все светлей и светлей.
— Ну, теперь иди прыгай в реку! — Она весело подтрунивала над Хай Сиси. Огонь осветил ее яркое, выразительное лицо. Давно уже не приходилось видеть такой чистой, словно сияющей кожи.
Я расслабленно сидел на глиняном стуле и беззаботно покуривал. Впервые моя работа вызывала чье- то уважение. Так что мне удалось хоть на самую малость умерить стыд, который я испытал вчера, принимая от нее подачку. Мне пришло в голову, что раз отныне мне придется кормить себя крестьянским трудом, значит, я должен научиться выполнять любую работу, какую только не делают местные крестьяне. Смотри, говорил я себе, то, чему ты научился у того инженера, возвысило тебя над этим парнем, который еще вчера глядел на тебя сверху вниз, а сегодня оказался твоим подручным. Стало быть, здесь, в этой захолустной деревушке, где, вероятнее всего, тебе предстоит провести всю жизнь, о человеке судят по тому, что он умеет делать руками. Ладно, была бы еда, тогда я стану сильным, как Хай Сиси, и справлюсь с любой работой.
Она приготовила лепешку на пару и сварила капусту с картошкой. Потом сходила к соседям за дочкой, и мы все вместе уселись за стол.
Что это был за пир! Много лет уже мне не доводилось так вкусно поесть.
— Начни с этого, — сказала она, протягивая мне полную миску вареной капусты с картошкой и большую пшеничную лепешку. — Сегодня съешь две, остальные я сберегу тебе на потом. Подогрею их, когда придешь.
Хай Сиси, мрачный, сидел на корточках у печки и ревниво следил, как она ухаживает за мной.
Но что мне до него! Я заработал свой хлеб. У крестьян вообще принято кормить того, кто строит для них лежанку или дом. Совесть моя была совершенно чиста.
Сегодняшняя лепешка была из кислого теста и, пожалуй, побольше вчерашней. Я повертел ее в руках — нет ли где-нибудь отпечатка ее пальца. Нет, ровная гладкая корочка. А если бы я отыскал отпечаток, такой же, как тот, вчерашний, — испытал бы я те же чувства, повторилось бы то, что случилось со мною вчера? Да нет, наверное.
Человек так отзывчив на малейшие движения собственной души, но и с легкостью забывает обо всем, что волновало его еще недавно.
Подкормившись, я отправился «домой» и там уплел просяную лепешку с кухни. Теперь мне понятна была разница между насыщением и обжорством.
Потом улегся на свою подстилку под лампой, завернулся в одеяло и, испытывая сытое блаженство, принялся размышлять в полудреме, сколько же я сегодня всего съел. На полный желудок можно было подумать и о чем-нибудь помимо еды. И я стал думать о ней и о Хай Сиси. Вряд ли они муж и жена, но близость между ними скорее всего существует. Правда, тогда он вряд ли повиновался бы ей, как пес, и безропотно сносил бы ее насмешки. Тут была какая-то тайна, оба они занимали меня, особенно она, Мимоза, добрая и ядовито-насмешливая разом...
Что до Хай Сиси, то в чем-то я даже завидовал ему. Работник он был замечательный. Он ловко и споро, без единого лишнего движения оштукатурил лежанку — ни рук не испачкал, ни одежды.
Здесь, среди деревенских, такое умение в цене. Бывает, хозяйка замесит тесто, а половина-то и поналипнет на миску, и на руки, и на разделочную доску, а у хорошей стряпухи все идет в дело, а руки, миска и все остальное — без единой крошки. Быстрота, тщательность, результат ценятся в работе, как краткость в литературе, — далеко не все приходит с опытом. Те, кто не имели дела с землей, полагают, что главное — физическая сила. Есть она — и тогда со временем все начнет получаться. Но мне случалось видеть старых, многоопытных крестьян, которые делали свою работу без всякой сноровки, неряшливо, — так и некоторые профессиональные писатели до конца жизни остаются многоречивыми.
Простой ручной труд обнажает ум и характер человека.
Постепенно я погрузился в сон, и мне снилось, что я превратился в крепкого, мускулистого рабочего с
