весеннее томление. Смерчи сметали с полей и гнали перед собой прозрачные клубы туманных испарений, словно табун диких скакунов, напоминая мне сравнение из «Чжуанцзы»[15] : «Как дикие кони, клубы испарений».
А повозка Хай Сиси, яростно поскрипывая и угрожающе кренясь на ухабах, моталась все быстрее и быстрее по дорогам. Тощие коняги день ото дня выглядели все более изможденными. Но в том-то и состояло мастерство возницы, что и эти загнанные клячи не смели ни на миг замедлить свой бег.
Ход упряжки зависит от возницы.
В паре с Хай Сиси никто не выдерживал больше двух дней. Этот осел каждый день вкалывает с бычьим упорством, а нам, бедным, — одни неприятности!» — ворчали те, кому выпадало работать вместе с ним. Пока возили навоз, его напарниками перебывало по крайней мере десять человек. Первым из нас ездить с ним досталось Лейтенанту. Вернулся в ярости: «У-у, черепашье отродье! Нашел время, мать его растак, трудолюбие свое выставлять! Другие две ездки сделают, ну три, а этот ублюдок — пять! Совсем загонял меня. Все, ищите других дураков, а я завтра в Чжэннаньпу подамся!»
На следующий день я сам вызвался ехать с Хай Сиси.
Лошади стояли прямо посреди большого квадратного двора. Вдоль одной его стороны в ряд выстроились повозки, три другие были заняты ветхими конюшнями, которые еле держались и были подперты жердями. Мы пришли туда пораньше — крестьяне, назначенные сопровождать повозки, расстегнув рваные ватные куртки, грелись на солнышке, дожидались, пока впрягут лошадей. Возницы по очереди выводили своих подопечных из-под навесов, слышались все эти привычные «но-о», «пшел», «тпру»... Невыспавшиеся или просто равнодушно-угрюмые лица, и лошади под стать хозяевам — медленно и неохотно двигались они по двору, несмотря на яростную брань; с превеликим трудом удавалось надеть на них упряжь.
Пожалуй, только лошади да повозка Хай Сиси выглядели чуть лучше прочих. И сам он — самоуверенный, грудь колесом, — ни на кого не глядя, ловко управлялся со своими одрами, разве что слегка щекоча их кончиком кнутовища. Уверенностью и силой он напоминал циркового наездника, который без малейшего напряжения подчиняет лошадь своей воле, и та, не прекословя, выполняет любое его желание — ни разу не щелкнув кнутом, Хай Сиси в момент впряг лошадей в повозку. Но не двинулся со двора, а вскочил на глинобитную ограду и уселся там, следя за остальными тем особым блестящим взглядом сверху вниз, который был мне слишком знаком.
Повозка за повозкой выезжали за ворота, и на каждой, кроме возницы, восседал крестьянин- помощник. Наконец во дворе остались мы с Хай Сиси да три его лошаденки.
Тогда он выпрямился в полный рост и принялся из-под ладони, заслонившись от солнца, обозревать окрестности. Возле ограды женщины ворошили навоз, доносились их смех, перебранка. Хай Сиси ловко соскочил вниз и широким шагом направился к стогу сена.
Немного погодя он появился из-за стога с огромным мешком — на глаз цзиней в пятьдесят, который он пристроил на перекладинах под настилом повозки, стряхнул с рукава сухие травинки, взмахнул кнутом — «пшел, пшел!» — правя упряжку к воротам.
Он не кивнул мне, проезжая мимо. Тогда я вспрыгнул на повозку, вспрыгнул с ходу, перемахнул через ее задний борт — пусть знает, что я не собираюсь ковылять, словно утка, следом за его экипажем.
Конечно, в мешке он приволок корм для своей скотины — картошку, соевые бобы, горох, сорго или еще что-нибудь. Понятно, договорившись с кем надо, да я и не собирался разоблачать его делишки. В лагере мне пришлось всякого навидаться. Был там один, тоже, кстати, возница, так он между осями повозки ухитрился натянуть холстину, на которую и складывал морковку. Торговал он ею без всякого разновеса, на глазок. Он сторговал у меня замечательные часы, но мне и в голову не приходило донести на него — этим нарушался молчаливый торговый договор, да и голодный желудок противился подобному шагу.
Стояла замечательная погода. Часам к десяти растаял иней, оставив на соломе и деревянных бортах повозки буроватые потеки. Прозрачная небесная синева, твердая сухая дорога, легкий парок от теплого навоза... У меня хорошее настроение. Я даже охвачен каким-то внутренним возбуждением, словно в предвкушении чего-то необычного...
Сложилось так, что возница и правил лошадьми, и занимался погрузкой-разгрузкой. Подручный только помогал, и никто не считался количеством работы: трудились парой и отчитывались вместе, лишь бы норму выполняли. Никто не родится умелым возницей, мастерство приходит с годами, постепенно. Если ты ухватист, сообразителен, здесь поможешь, там подхватишь, а когда и поводья подержишь в дороге — глядишь, и научился кое-чему. Никаких тебе водительских прав или экзаменов, все бригадир решает: увидал, что справляешься, значит, доверит ездить самостоятельно. Конечно, в управлении повозка попроще автомобиля. Что действительно трудно, так это научиться ладить с лошадьми — с машиной куда легче! Особенно, если какая неожиданная опасность возникнет — тут уж светлая голова да ловкие руки значат побольше всякого опыта. И до тех пор, пока все наше сельское хозяйство не будет механизировано, мастер-возница всегда будет в цене.
Вот таким умельцем и был Хай Сиси. Потому и в бригаде им весьма дорожили.
...Он подъехал почти вплотную к навозной куче, обнесенной плетнем, слез с повозки и, усевшись у стены, занялся поправкой кнутовища, грузить навоз он и не думал. Своим видом он словно бы говорил: «Это твоя обязанность, вот и действуй!»
Я взял вилы, поплевал на ладони — у него и подметил эту привычку — и, покряхтывая, принялся за дело. Когда же повозка наполнилась с верхом, я воткнул вилы в гору навоза, примостился на кучерском месте и закурил одну из своих драгоценных сигарет. От наслаждения я даже ногами заболтал.
— Сядь, где сидел! — рявкнул он, подходя и щелкая кнутом. — Передок и так перегружен!
Какая там перегрузка! Просто он хотел, чтобы я трясся сзади. Передок повозки — как «мягкий вагон» в поезде. Дальше — «жесткая плацкарта», а на ухабах — и того хуже. Но я нагрузил все один и ощущал прилив небывалой уверенности в себе. Правда, взмок я изрядно, однако и сил во мне еще осталось немало. Как же я был счастлив! Значит, мой организм действительно молод!
Я улыбнулся ему мягко и снисходительно. Потом пересел на прежнее свое место.
Он и в поле не помогал мне разгружаться, стоял и поигрывал кнутом. Едва я сбрасывал нужное количество навоза, он тут же гнал лошадей дальше, спешил очень. Груз одной повозки полагалось уложить в четыре кучи. Он намного опередил остальных, и после первой ездки мы возвращались в полном одиночестве.
Так что и у огромной навозной кучи наша повозка оказалась единственной. К третьей ездке все, кто ворошили навоз — в их числе бригадир Се, — начали понимать, что происходит нечто странное. Осадив лошадей, Хай Сиси отходил в сторону и усаживался на корточки; он и не пытался скрыть свою враждебность ко мне. Не курил, только мрачно сжимал кнутовище, будто готовился огреть меня, чуть я начну уставать и работать с прохладцей. Все посмеивались и тихонько обсуждали, что будет. А я трудился не покладая рук. И вовсе не для того, чтобы бросить ему вызов, а потому, что меня буквально переполняла какая-то молодецкая сила. Пришлось даже расстегнуть ватную кацавейку и подставить грудь ласковому солнцу. В таком виде, нараспашку, я напоминал лихого гармониста из Красноармейского ансамбля песни и пляски.
К навозу было подмешано изрядно соломы, так что я без больших усилий подхватывал вилами не очень тяжелую смесь. Сотней взмахов я наполнял повозку. Такая работа изнурительна для голодного. Мне же удавалось делать ее спокойно, без спешки. Я даже усовершенствовал кое-какие приемы, подойдя к задаче по-научному. Главная нагрузка должна приходиться на ноги и на спину, нужно стараться двигаться ритмично, без рывков, беречь силы.
После четвертой ездки моя победа сделалась очевидной. Ни капли усталости, я бодр, как и прежде. Женщины стали посмеиваться над Хай Сиси, называя его между собой местным словечком «хренодуй»,
