АЭРОПОРТ ШЕРЕМЕТЬЕВО
Шереметьево — это подземное царство, которым правит молочнобелый паук по имени Сука. Ебать пассажирам мозги — профессиональная обязанность всех таможенников, милиционеров и прочей сволочи в этом гнезде государственности и шкурничества. Пограничница с ярко-оранжевыми ногтями и напомаженным носом рассматривала израильский паспорт Александра полчаса, не меньше. Таможенники перевернули весь наш багаж и заставили Барбару вскрыть коробку с тампонами. Что они искали? Золотые слюни? Платиновые сопли? Бриллиантовую мочу? Сапфировую желчь? Эти люди были не садисты, это были просто злобные ничтожества! Плешивые мандавошки! Бледные поганки! Губчека!
Кудрявцев ждал нас на выходе. Он — человек двухметрового роста с лицом девятилетнего ребёнка. Хуй у него, наверное, как у Петра Первого. Он знает всё о русских футуристах и издаёт их древние куролесные и за-лупастые книги. Ещё он любит соленья, алкоголь и сигареты «Gitanes». Кудрявцев — энтузиаст и автоном, поэтому с ним приятно иметь дело. Вся планета Земля должна покрыться сетью автономных самоорганизующихся микрообществ — вот наша придурковатая, но живительная мечта. В этом смысле Кудрявцев — человек будущего, один из инициативных рефлексирую-щих автономов, имеющих свои убеждения и свои вкусы, которые необходимо защищать и отстаивать перед власть имущей сволочью. Кудрявцев учится это делать, однако в настоящее время гегемониальные структуры, в том числе и российские, всячески препятствуют деятельности таких автономов, поэтому Сергей и его издательство «Гилея» постоянно испытывают денежные трудности. Но мы тешим себя надеждой, что не всегда так будет! Огонь по штабам гегемониальных монополистических структур! Огонь по гегемониаль-ным структурам внутри отдельных индивидуумов! Огонь по московской интеллигентской шайке! Огонь по культурным папенькам и сынкам! Огонь по всем флангам! Ёбс!!! Сергей, бомбу! Боооомбу!!!!!
ЦЕНТР И ОКРАИНЫ ЕЛЬЦИНСКОЙ СТОЛИЦЫ
Барбара последний раз была в Москве в 1995-м году, Александр — в 1996-м. А сейчас 1999-й, зима. Многое изменилось здесь за прошедшее время. В середине 90-х Москва пережила псевдокапиталистический бум, когда мафиозное российское правительство и богатейшие московские гангстеры придали столице лживый лоск и блеск! Центр города замельтешил охотнорядской ярмарочной нарядностью, пошловатой новокупеческой роскошью. В 1996-98 годы в Москве поднялся новый средний класс — служащие успешных офисов и банков, газет, журналов и дизайнерских контор, мелкие бизнесмены и оперативная интеллигенция украсили улицы своими сытыми рожами и модной одеждой. Повеселела слякотная Московия! Отолстопузились от икры и копчёностей, от красной рыбы и сладкой сдобы. И пуще, пуще ожлобились! Лужковское городское правительство удалило из Москвы всех бездомных, всех харкотных и нищенствующих, всех безумствующих и пьянствующих, позабывших о пропитании и выживании. Всех бомжей, одним словом. Всех их с глаз долой убрали, на хуй, чтоб иностранцы не видели. И милиции-то стало на улицах — как харчков, как окурков! Черножопых кавказцев вылавливали, по-расистски измывались и шмана-ли, да и всех, как козлов, поябывали, кто разрешал. Ведь Россия-матка репрессивна по-старому, то есть нелицемерно брутальна, по-восточному! Рожу в кровь замесить всегда рады, опричники-то. У-у-у-х, подлинно сказано: дом на говне. Смрадная тюряга.
Однако в один прекрасный день в августе 98-го с Москвы весь этот богатенький неолиберальный лоск вдруг слетел. Неолиберальная очковтирательская компания ухнулась! Ах, бля, скукожились! Усрались! Экономический кризис, бля! Рубль полетел в жопу! Президент сел в лужу! Банки лопнули! Экономика, державшаяся на вульгарнейшем и циничнейшем ограблении населения, обрушилась! А хули? Почему бы и нет? Хорошо! Очень даже хорошо!! Только опять: ударило это банкротство прежде всего по бедным и беднейшим, а уж потом по толстожопым-то. Вся Москва как-то осунулась, задеревенела, обгадилась. На улицах гулял де-вальвационный ветер, распахивая собольи и лисьи шубы нуворишей и дорогих блядей, а заодно и драные пальтишки бывших советских служащих, рабочих и крестьян. Центр стоял вылизанный и замерший, как многомиллионный покойник. А окраины города свирепели от толкучек и милицейских облав, от инвалидной похотливости и пенсионерской сверхактивности. Ох, и скурвилась же ты, Москва, за последнее время! Ох, и поистаскалась и испоганилась! Пахнет деньгами, а деньги где? Где деньги? У кучки бздящих и охеревших воротил! В гнилостных зубах посткэгэбэшной сволочи эти деньги вонючие! Ух, опять обворовали! Криком кричит русское облапошенное население: опять обворовали! Наебали! За дураков взяли! Обворовали, батюшки!
Хватит же холуйничать и пресмыкаться, российское население! Хватит пятаками в лужу утыкаться! Хватит шестивершковую елду власти облизывать! Хватит жопу железной палке подставлять! Хватит!
Да что там «хватит»! «Хватит»! Ни хуя не хватит! Как облизывали елдак, так, видимо, и будут! Откуда силе-то взяться, чтобы не облизывать? Вон, китайцы уже мясной елдак не облизывают, зато электронный облизывают! Все ведь какой-то елдак облизывают. И русские тоже, как без елдака-то обслюнявленного прожить? Нужен елдак-то! Ну, стой, стой, дом на говне, елдаком приправленный! Стой, дом на мокром кале! Союз нерушимый! Великий, могучий русский язык!! А ну-ка, могучий, склей говно покрепче! Соедини навеки! Чтобы клейко и морозно стало говно! Ах, могучий, могучий! Бля! Вирус ёбаный! Бзда!
ЗДРАВСТВУЙ, РОССИЙСКИЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ!
В общем, зажили мы в Москве. В гости к разным мудилам стали ходить. А в гостях обязательно водка, или пиво, или херес с грибами. Напиваться мы стали до зелёных соплей. Барбару трижды в снег тошнило, да по утрам башка трещала. А поселились мы в одной мастерской — у художника кино по имени Валера. В мастерской сортир есть, но не работает, а горячей воды и подавно нет. Так что подмышки у нас стали попахивать, а ебливые гениталии подванивать. Да ещё спали мы в этой мастерской посреди всякого пыльного хлама, неимоверно пыльного, и по утрам носы наши были забиты, как у больных носорогов. Мы даже сочинили наш четвёртый совместный стишок:
Утконосу крокодил Нос для смеха откусил. Грустный был конец у шутки:
Утконос стал просто уткой!
Короче, сопливые носы нас совсем замучили. Само собой, Александр и Барбара посещали в основном старых знакомых Александра — всяких там художников, литераторов, кинематографистов, критиков и музыкантов. Среди прочих пригласил нас к себе и Виктор Мизиано — маститый куратор, интеллектуал и главный редактор московского «Художественного журнала». Крупный специалист в области современного визуального искусства, мать-перемать. Известнейший в европейских кругах интерпретатор и организатор новейшей русской художественной сцены, едри твою бабушку. Говно на постном масле.
Вобщем, мы к нему пришли однажды вечером. Дверь отворила его благоверная — трясогузка махонькая, но злобная, как голодная вошь. Самая настоящая бесчинствующая недотыкомка. Шмакодявка хитрожо-пая, знаем, знаем тебя.
— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!..
— Здравствуйте, здравствуйте!..
— Здравствуйте, здравствуйте! Здравствуйте!
— Ах, как вы чудесно выглядите!
— Ах, как вы похорошели, отожрались, залоснились, жиром покрылись... В самом деле, Мизиано заметно отъелся, брюшко торчит, как у беременной фаворитки Людовика XV. Вообще, он страшно похож на мелкого авантюриста эпохи просвещённого абсолютизма. Такой же длинный лоснящийся нос, вострые ртутные глазки и волосики кудрявые, как паричок. Это он, он — издатель и редактор поверхностного спекулятивного журнальчика, недобросовестный и трусливый пачкун из артистического сообщества! Московский ублюдок жульнической артсистемы, пасынок маразмирующего истеблишмента. Сеньор-редька. Ёбаный утконос!
Сели мы с ними ужинать. Разговор не очень клеился. Пустотой веяло от мизиановских суждений, пустотой и приблизительностью. Что-нибудь скажет он: вроде бы верно, а вроде бы и нет. Глазок у него не снайперский, а вороватый, умишко беглый, но недоразвитый. Скучно нам стало, ох, скучно с известным русским интеллектуалом и организатором. Подруга жизни же его и вовсе помалкивает и только мясцо с тарелки пощипывает: стерлядь, хорёк. Щука.
Барбара и говорит:
— Пошли отсюда.
Не очень вежливо! Очень даже невежливо! Мизиано с женой вздрогнули и переглянулись. А хули ещё
