в пластиковую бутыль. Она не спешила в раскаленное нутро машины, потому что и Саша вылез, закурил. - И ведь кто-то мается в этом кошмаре, - удивилась мать. - Когда только окончила институт, меня хотели распределить в степной район. - А я хотела бы жить здесь, - сказала Света. – Степь – это свобода, размах… она вся - путь. Ничто не мешает смотреть вдаль, ни дома, ни деревья… Мама, мы ведь отсюда родом, мы степняки. На пороге крайнего дома сидел пожилой казах в потертой спецовке, смотрел равнодушно. Неожиданно спросил: - Издалека? - Да! - раздраженно ответила Регина. - Красиво здесь. - Заметила Света. - Красиво, - согласился казах. - Подождите, городские, - нырнул в дом и через минуту вышел, на правой руке в грязной кожаной рукавице сидела огромная птица. - Беркут! - Гордо сказал егерь. - Хотите сфотографироваться? - Спросил казах. - Двоих из гнезда взял птенцами. Одного продал, второго себе оставил. С ним за лисами охочусь.
Саша, застенчиво усмехнувшись, надел перчатку и Света отбежав, поймала его в объектив… Древний жар степей плавил старое золото августовской травы и эмаль лазури. Дрожал прозрачный воздух, как огонь, вставший стеной. Молодой смуглый скиф легко поднял беркута на руке, глядя в солнечное небо дивными сумрачными глазами мечтателя и воина. И Света сошла с ума, как сходили с ума в восточных поэмах от любви к прекрасным и недостижимым. Но на её сонном детском лице ничего не отразилось. - Устала, дочка? - Спросила Регина, - садись в машину, сейчас поедем в гостиницу. Тридцать градусов в тени, и зачем мы в этом диком поле? А Света молча умирала от счастья просто потому, что могла тайком искоса смотреть на Сашу, который курил, стряхивая пепел за открытое окно, и солнце освещало с высоты загорелую руку с широким серебристым браслетом часов на запястье. Она склонила голову на плечо Саши, радуясь тому, что она считается его сестрой и значит, никто ни о чём не догадается. Чувствовала лёгкий запах его дезодоранта, ощущала горячее твердое тело сквозь ткань защитного цвета. Поднимая голову, она видела задумчивое смуглое лицо, четкие линии бровей, тень от длинных ресниц. Она подсунула свою руку под ладонь Саши, лежавшую на колене, и ей хотелось, чтобы дорога не кончалась...
Через несколько дней они вернулись в столицу... Сашу провожали на вокзале в Грозный, раньше всегда летал из Чкаловска до Моздока, а дальше - вертолётом. Но теперь поезд шёл до Грозного. Они вдвоём с отчимом подъехали к Казанскому вокзалу, зашли в зал ожидания. В пестрой толпе оглядывались - Ну где же Саша? - Где-то здесь. Его нельзя было не заметить. Сидел, откинувшись на спинку скамьи, скрестив руки на груди, рукава рубашки были закатаны до локтей, в распахнутом вороте блестел солдатский медальон. Все вокруг куда-то спешили, суетились, и в этом месиве людских масс он, как Будда, просто созерцал. Росчерки теней подчеркивали монгольскую форму скул. В полных губах и упрямом подбородке была неосознанная надменность, но когда он поднимал янтарные глаза, прямой смелый взгляд превращал её в гордость рыцаря. - А мама где? - Спросил Саша. Отчим с удивлением посмотрел на него, Света поняла, что Саша назвал мамой Регину, чтобы это как-то объединяло их, дало право на непринужденный разговор. Она полезла в рюкзачок: - Вот, чтобы тебе в дороге скучно не было. - Плеер? - Да. Там кассета. - Спасибо. Саша, наклонившись, скользнул губами по румяной щеке восторженно смотревшей на него девочки в балахоне с профилем немецкого рокера. Это едва уловимое прикосновение она и теперь ощущала на своей щеке как лёгкий сладкий ожог, прикосновение падающей звезды. Брат не любил писать письма, только раз позвонил по телефону, трубку подняла Регина, сказала несколько дежурно-доброжелательных фраз. А через месяц отчиму сообщили из военкомата о том, что Саша погиб. Света восприняла это до странности спокойно. Сначала как нечто далекое от неё, как факт из фильма или книги - он был слишком идеальным для того, чтобы быть рядом с обычными людьми, вернуться из мира героев и богов с вечной войны добра и зла, жить обыденной жизнью. Может быть, потому что мало была рядом с ним, до Светы не сразу дошло, что уже не увидит Сашу. И даже потом было жаль человека, но не жаль воина – ведь подлинность героя подтверждается красивой гибелью, вызывающей сладкий восторг у толпы, которая в такие мгновения словно получает подтверждения существования истин, во имя которых можно отдать жизнь.
Регина скупо поплакала, обняв отчима. Света от какой-то неловкости спряталась в своей комнате. Ей всегда в присутствии людей, у которых близкий недавно умер, почему-то становилось неловко, испытывала смущение. Смерть это что-то слишком интимное, как настоящая любовь. Она не выходила из комнаты, почему-то боясь встретиться взглядом с отчимом. Света у Регины была жива. А Саша у отчима - умер. Отчим был ограблен судьбой. И помочь невозможно. Матери было непонятно, зачем Свете присутствовать на похоронах, отвезла дочь к своей подруге Тамаре, которая весь день отвлекала Свету разговорами, мешая осмыслить мучительное восхищение братом. Мать приехала за ней поздним вечером. - Девочка переживает. - Сказала подруга Регине. - Да она как пень берёзовый, - слышится голос матери. - Равнодушная, может, и к лучшему... Вот у тебя Валя - тонкая, одухотворенная. Таких мужчины любят, а мою только хотеть будут. - Сука. - Подумала Светлана. – Обрекла меня. А кто сказал, что я полюблю кого-то?! Буду трахаться с ними, за людей не считая. - Но и у Светы есть свой шарм. Она порой хорошенькая как немецкая кукла. - Немецкие куклы с упругими каштановыми локонами и светло-персиковой кожей были у Вали. - Скажи, что ей надо одеваться женственнее, почему она всегда в брюках, в этих ужасных ботинках? - Снисходительно советовала подруга Регине. Они приехали домой. Регина аккуратно припудрила веки и заново подкрасила глаза: - По парку прогуляюсь, что-то сердце жмёт. К отцу не приставай сейчас. Отчим лежал ничком на диване в глубине спальни. За окном пересвистывались птицы. Кто-то заводил и не мог завести мотоцикл во дворе. - С толкача давай попробуем. Садись, подтолкну... Всё вокруг страшно именно потому, что ничего не изменилось, хотя, кажется, должно было измениться после Сашиной смерти. В комнате сумрачно и пусто, их окна - на восток, и сейчас на закате она видит на фоне темного неба оранжевые дома, озаренные последними лучами. Света берёт Сашину черную куртку, тяжелую, с металлическими заклёпками, забивается с ногами в глубокое кресло и сидит, прижимая её к груди, «взглядом мертвеца» уткнувшись в противоположную стену. Её пальцы гладят холодную кожу куртки, как будто это живое существо. Она вдыхает едва ощутимый запах сигарет, бензина и тела, которое всегда было недоступно для неё, а было бы доступно - не любила. На обоях серая рябь. А перед Светой - туманное небо над долиной, где летит хищный и изящный пятнистый вертолет. Он скользит над верхушками деревьев, повторяет рельеф склона, взмывает вверх. Точные жесткие обводы узкого обтекаемого корпуса выверены для стремительного полёта, он заходит на вираж. И вдруг дымный трассер провожает выстрел из гранатомёта. Не было дня, когда она не вспоминала бы Сашу. Представляла внезапно то рядом на автобусной остановке, то в глубине парка среди жасмина и сирени, то в своей комнате, сидящим в кресле напротив, перебирающего её рисунки, где так много его портретов. - Ну, как, похоже? - По-моему, ты приукрасила. ...Света смотрела на зелёную тетрадь предполагаемого дневника и почему-то медлила раскрыть её, поняла - страшится узнать, что Саша был таким же немудрёным, как парни, гоняющие мимо на байках и жрущие водку в соседнем парке. Надо ли так глупо лишаться образа, который озарил её жизнь? И она поступила не так, как поступают правильные героини правильных книг, в конце концов, узнающие, что их идеал - такой же человек и дури в нём было не меньше, чем в других. Света вышвырнула тетрадь в окно, чтобы уже никогда не испытать соблазна разоблачить божество. Из распахнутого черного квадрата шёл мощный безветренный холод. Потом она сидела в кресле и, задрав ноги в тяжелых ботинках на батарею, читала любимого автора: '...Конечно, явно ее высочество не обернулась. Прямо держа спину, она обратила в сторону пажа только краешек щеки, и там скользнула улыбка. По белоснежной коже струились локоны, в уголке длинного разреза глаза словно блеснула черная точка - вспыхнула улыбка, линии красивого носа не дрогнули... Эта мгновенная вспышка, озарившая изнутри даже не профиль, а лишь крохотный кусочек лица, была похожа на радугу, оживившую на секунду грань прозрачного кристалла'.
* * * - Как вы думаете, ребята, почему в Абхазии существует обычай через три дня после похорон раскапывать могилу и переодевать покойника в новый костюм? - Спросила Власта. - Кто их знает? В Греции могилу вскрывают через несколько лет, кости помещают в подобие урны и перезахоранивают в другом месте. - А я в какой-то новелле читал об итальянском кладбище в пещерах, где покойники не тлеют, такой микроклимат. И один чувак там всё время стоял на коленях перед своей женой и в любви ей клялся, пока крыша не поехала. Но он и в дурдоме только эту клятву повторял. - Сообщил Крыс. - Готишно. Надо прочитать. - Отреагировала Власта.
Они сидели на кладбище и разговаривали о смерти. В России в гробах новопреставленных
