Машину я специально остановил подальше от поворота на нашу дорожку. Выйдя, я вижу, что у нашего дома стоит патрульная машина. В ней сидит полицейский. Я его знаю. Он резервист, прихожанин моей церкви. В салоне горит свет, и я вижу его лицо; он пьет кофе и читает. Я незаметно крадусь мимо и прячусь на заднем дворе у Кларков. Теперь надо ждать.
Я стою за декоративным кустом — мой отец назвал бы такой «сорной травой», ствол у него тонкий, не толще моего запястья, с шероховатой корой. От земли веет жаром, зато поднялся легкий ветерок — наверное, северный, потому что он принес с собой желанную прохладу. Здесь довольно уютно. Если бы не срочное дело, я бы, наверное, вздремнул, но карман оттягивает револьвер. Он не дает забыть, зачем я здесь. Днем меня бы сразу заметили, а сейчас, в темноте, меня совсем не видно. По крайней мере, я на это надеюсь. Зато я сам отлично вижу машины Антонии и Грифа. Они обе стоят на дорожке, возле двери черного хода.
С моего наблюдательного пункта просматривается и их кухня. В доме темно. Я заранее придумал, что скажу, если резервист меня заметит. Совру, будто заметил подозрительную фигуру возле дома соседей и пришел посмотреть, в чем дело. Конечно, вряд ли мне поверят… И все-таки надо выждать и немного успокоиться. Пока я еще не могу рассуждать здраво. Обычно логика всегда приходит мне на помощь. С точки зрения нормальной логики нет никакого смысла караулить с оружием того, кто похитил и обидел мою дочь. Когда я немного успокоюсь и приду в себя, я пойму, что умные, интеллигентные люди так не поступают. Пока мне лучше забыть о том, что я возглавляю кафедру экономики в колледже Святого Килиана и всю жизнь ратовал за отмену смертной казни. Меня душит гнев. Воспоминания жалят меня, как растревоженный пчелиный рой, и я никак не могу успокоиться.
Ничего, скоро все закончится… Из леса кто-то выходит. Я различаю мужской силуэт — высокий, плечистый. Правда, идет он как-то неуверенно и то и дело спотыкается. Боится, мерзавец! Может, пойти ему навстречу? Иди… вернуться в дом тещи, убрать револьвер в футляр и спрятать на верхней полке шкафа, рядом с запылившимися семейными реликвиями. Задумавшись, я упускаю удобный момент и не успеваю совершить поступок, который изменил бы всю мою жизнь. К дому на высокой скорости подъезжает машина. Она останавливается рядом с двумя другими, и оттуда выходит Антония Кларк. Тень, вышедшая из леса, внезапно останавливается, а потом удаляется в другую сторону. Антония поворачивает за угол, направляется к резервисту. Они о чем-то негромко переговариваются, а потом все стихает. Мне кажется, я целую вечность сижу и слушаю, как бьется мое сердце. Перевожу взгляд с дома на лес и обратно — туда и обратно, туда и обратно. Я жду.
Вдруг над дверью черного хода загорается свет, и я вздрагиваю от неожиданности. Распахивается дверь, и Антония выходит во двор. На плече у нее сумка, в руках надувная подушка и игрушечная обезьянка. Она долго всматривается в темноту, а потом идет в сад — на то место, где несколько часов назад работали криминалисты. Я жду, что Тони сядет в машину и уедет, но она не уезжает. Наоборот, нерешительно движется в сторону леса. И тут я понимаю, что снова встал перед важным выбором, способным изменить не только мою жизнь. Что мне делать? Предупредить Антонию или сидеть молча?
Антония
Я возвращаюсь домой знакомой дорогой. Возле нашего дома пусто — репортеры разъехались, осталась лишь одна патрульная машина. Уличного освещения у нас нет. В обоих домах — у Грегори, и у нас — темно. А ведь я зажигала свет, когда ко мне приходили Мартин и Луис. Наверное, его выключили полицейские перед тем, как уехать. Я молча желаю удачи несчастным Грегори. Надеюсь, сейчас Фильда и Мартин сидят рядом с Петрой, держат ее за руку. Мне очень повезло. Мои дети живы и невредимы… Конечно, они очень серьезно пострадали, но не так, как Петра… По-прежнему надеюсь, что Калли не ограничится одним словом и, наконец, заговорит. Я довольно долго не выхожу из машины. Смотрю на свой дом как будто со стороны. Как будто я здесь чужая. Во дворе темно, я почти ничего не вижу, но я и с закрытыми глазами могу представить себе дом, в котором я родилась, выросла, вышла замуж и стала матерью. Я все вижу ясно, как днем. Дом узкий, двухэтажный, простой, но еще крепкий. Правда, белая краска давно облупилась; она отваливается от стен, и я часто подбираю с земли белые ошметки. Зато сад у меня ухоженный, в нем красивые цветы. Я люблю свой дом — сколько бы черных дней я здесь ни переживала, он мой. Интересно, как относятся к нашему дому Бен и Калли. Любят они его или ненавидят? Какие воспоминания у них сохранились? Неужели только плохие? Когда все закончится, обязательно их расспрошу. Хотят ли они начать все сначала, в новом месте, или предпочитают, чтобы все осталось неизменным?
Наконец, я хлопаю дверцей и иду к патрульной машине. Здороваюсь с полицейским, который охраняет наш дом.
— Рад слышать, миссис Кларк, что с вашими детьми все нормально, — говорит он.
— Я тоже рада, — отвечаю я. — Спасибо за все, что вы для нас сделали. Ничего, если я ненадолго зайду в дом? Мне нужно забрать кое-какие детские вещи.
— Заходите, конечно, — отвечает он. — Мы уже взяли из дома все, что нам нужно. Хотите, я зайду вместе с вами?
— Нет, спасибо, все в порядке. Я ненадолго, зайду и выйду.
Полицейский улыбается мне и снова садится в свою машину.
Поднимаюсь на крыльцо. Я так устала! Открываю дверь и сразу иду на второй этаж. Захожу в комнату Калли, включаю свет. Даже не верится, что несколько часов назад в спальне моей дочки рылись чужие люди. Они собирали улики, искали следы насилия, посыпали все специальным порошком для снятия отпечатков пальцев. Удивительно, но ее комната выглядит почти нетронутой. Криминалисты работали очень аккуратно, а после обыска все за собой убрали. Игрушки и книги разложили по местам. Единственное исключение — оголенная кровать Калли. Простыни, одеяла и даже матрас содрали и увезли. Я хватаю какую-то одежду, засовываю в рюкзак Калли, захватываю ее обезьянку и желтое одеяло. Так же быстро я забираю вещи из комнаты Бена и сбегаю вниз. Собираюсь выйти через парадную дверь, но почему-то передумываю. Разворачиваюсь и иду на кухню. Включаю свет над дверью черного хода и выхожу на задний двор. Оглядываю свой большой и красивый сад. Воспоминания не дают мне успокоиться. Буду ли я когда- нибудь смотреть на наш лес так же, как раньше? Сумею ли обрести покой рядом со страшным лесом, который поглотил моих детей, а потом как будто выплюнул — избитых, сломленных? Я подхожу ближе к темным деревьям, нависающим над лужайкой. Вдруг кто-то хватает меня за плечо, и сердце у меня екает от страха. Но я тут же узнаю негромкий, подчеркнуто рафинированный голос Мартина.
— Антония, тихо! — шепчет он. — В лесу кто-то есть. Пошли! — Он молча тащит меня за угол сарая, и мы прячемся за калиной.
— Мартин, — говорю я, — что вы делаете?
— Ш-ш-ш! — приказывает он и показывает в сторону леса. Я ничего не вижу.
— Кто там?
— По-моему, Гриф, — невольно замечаю равнодушную, какую-то безжизненную интонацию.
— Вот и хорошо, — нарочно громко отвечаю я. — Мне нужно кое о чем его спросить. Выяснить, где он был сегодня. — Я вырываюсь и делаю шаг к лесу. Мартин грубо тянет меня назад.
— Нет! — говорит он. — Подождите.
Я послушно останавливаюсь, и он тут же выпускает мою руку.
— Вы спросили Бена о том, что произошло там, наверху? — Мартин снова переходит на хриплый шепот.
— Нет, — сознаюсь я. — Если честно, мы с ним не успели поговорить. Я очень рада, что дети живы. А что?
— Когда мы нашли Петру, Бен стоял с ней рядом. Он рассказал нам, что случилось. Теперь мы знаем, кто напал на Петру и Калли. Гриф.
— Бен так сказал?! — вскрикиваю я.
— Да. Бен сказал, когда он поднялся на холм, Гриф уже был там. Он стоял над Петрой, а потом
