1-2 ноября 1941 г. — Александровка (у поста Фарфоровский)
2-13 ноября — Красный Кирпичник
13 ноября — 24 дек. — Спиртострой
24 дек. 1941 г. — 6 фев. 1942 г. — Красный Кирпичник
6-7 фев. — у Дворца Советов
7 фев. — 24 мая — Мясокомбинат (потом — в насыпи)
24 мая — 7 авг. — Сызранская ул.
7-10 авг. — ул. Александровская
11-24 авг. — ул. Новосергиевская
24 авг. — 6 сент. — Колпино, Кр. Кирпичник
6-17 сент. — ул. Александровская
17 сент. — 22 окт. — ул. Фарфоровская
22 окт. — 7 июня 1943 г. — Автово.
Часть 3. В госпитале
Под Пулковской горой, на поле со стороны города, в брезентовом 'доме' идут операции. Тарахтит движок электроосвещения. Кто в голову, в живот — на стол. Остальным — кружка водки, кусок колбасы и — на машины. У меня проникающее в сустав осколочное ранение плеча.
Привозят в Александро-Невскую лавру. Опять кружка водки и кусок колбасы. Сидим.
Уже к ночи трамваем едем в госпиталь. Мы во Дворце культуры работников связи, на Мойке. Тогда здесь был эвакогоспиталь 1449.
Раздеваемся. Входит медсестра. В ее руках наволочка. Привычно собирает в наволочку запрятанные нами пистолеты. 'Обвяжите друг другу раны клеенкой и помойтесь'. Делаем. 'Теперь тихо. Хирург уже второй день работает без сна. Вы не шумите'. Выглядывает в дверь хирург: 'Сколько еще?' — ответила — 'Ну, давай'. (Нас было человек 15–20).
Три операционных стола. Врач ходит от одного к другому. Ложусь. Щипцы в рану. Осколок сидит в кости в лопатке, не выдергивается. Наркоз. Просыпаюсь. 'Хотите на память?' — 'Ну его'. — 'Сами дойдете?' — 'Да'… Мутит только.
Хирург уже наклонился над рукой одного парня, а тот помогает другой рукой собирать кусочки собственной кости. Тихо. Никто даже не кряхтит.
Первый день брежу от температуры, потом — трое суток сплю. Потом стало весело. Много ем. Танцую с гипсом. За танцы сестричка дает мне лишнюю котлету.
Пришла жена Заблоцкого. Принесла водки. Говорю, что не могу брать, ударил я его ногой, рассказываю, как было. А она: 'Господи, мелочи все это, был бы жив'.
Из-под гипса тяжело пахнет гнилью.
В кинозал положили раненого. Получил героя (отбил в разведке группу угоняемых жителей). Теперь нет двух ног. Обморозился раненым. Хочет кончить с собой. Дежурим.
Соседу по палате написали 1 месяц госпиталя, а у него отсохла рука. Мне написали 4 месяца, а я почти здоров к марту. Тренировал левую, и при снятии гипса заработала правая.
Приехала мама! Постарела, стала стройной. Легко подымаю ее на руки. Она остановилась в 'Астории', рядом. Часто меня навещает.
Ходил в самоволку.
20 марта 1944 года. Батальон выздоравливающих против Детскосельского вокзала. Утром все идут строем, якобы в баню и т. п. За воротами разбегаются по знакомым. В обед — обратно. Вечером удрать труднее. Перелезаем забор с проволокой. Там ТЭЦ, в проходной — часовая с винтовкой. 'Стой'. Отнимаем винтовку. 'Не шути, мамаша'. Отдаем. Мы на Фонтанке…
Табак и сахар, зато 'раздают', когда большинство в самоволках.
Итак, нет блокады!
Ленфронт врезался в память так, что мысленно могу пройти по окопам от залива и Клиновских домов через Лигово, Старо-Пановские овраги, вокруг аэропорта, за Пулковым, перед Александровкой и Пушкиным, за Колпино и влево до Невы у устья Тосно.
Остался еще финский фронт. О нем у нас говорили: 'Кто не воюет? Начфин, начхим и 23 армия'. Но и финский фронт позже я прошел.
А 'сейчас', в марте 1944 года, после неудачных надежд откомандироваться на учебу в свой институт (с других фронтов наших студентов возвращали на учебу в Авиационный институт в Кисловодск), еду на фронт.
Под Нарвой (и Псковом) большие потери. Мы нужны. С собой мне дали пластырь, залеплять еще гноящуюся рану на плече, сухари, шпик, и в эшелон.
Прощай, 85-я стрелковая дивизия.
Часть 4. В наступлении
По двести граммов шпика, по полкило сухарей и — в вагоны. Ночью в лесу под Нарвой выгрузились. Разбрелись, спим на снегу под елями. Март 1944 года. На рассвете ходят вербовщики. Построились. 'Кто в разведку?' Вышли двое. 'Связисты есть?' Нас вышло трое.
Капитан Шатунов. Идем с ним. Он командир роты связи 372-й дивизии. 'Ты кто?' — 'Студент'. — 'Связь хорошо знаешь?' — 'Да, могу'. — 'А на коммутаторе мог бы подежурить? А? Сейчас?' — 'Могу'. — 'Понимаешь, немцы на КП прорвались. Одну телефонистку штыком. Другая вот вторые стуки без смены'. Он высокий, в фуражке, морозит оттопыренные уши. Напоминает улыбнувшегося Максима Горького.
Позже, в Тарту, его тяжело ранило в ноги снарядом, влетевшим в окно.
Коммутатор немецкий, блинкерный, на 50 номеров (используется 20), трофейный от Новгорода. Землянка низкая, на болоте.
С ногами на земляных нарах, на хвое, при коптилке, начинаю знакомство с новой дивизией. Провода живут своей жизнью. 'Машину'. Бужу телефонистку: 'Комдив просит машину'. — 'Это в тылу. У него в фургоне жена с сыном ездят'.
Отоспавшись, дежурит она. Хохочет в трубку: 'Иди, иди. У меня уже кобыла хвост подняла'. Ее зовут Женя. Вскоре она демобилизовалась. Раньше я был в части, где не было девушек, и к циничным шуткам не привык.
В дивизии свои традиции, свои легенды. Как держали под Мясным Бором горловину прохода к окруженным. (Там погиб мой брат.) Как не смогли удержать. Комдив Попов 'сам на пулемет пошел'. Сами были в окружении. В окруженном полку был геройский командир Черных. Полк вышел. Только он сам погиб. Его тело вынесли. А потом его жена (она с ним была) 'скурвилась', и ее, чтобы его память сберечь, из дивизии выгнали. Дивизия брала Новгород через Ильмень.
Привыкли к болотам, называют себя '372-я непромокаемая'. Отделы штаба живут так. Квадратный срубик 2х2 метра (срубик из четырех жердей, высотой сантиметров 40). Вокруг, на полметра шире, второй срубик. Между ними насыпан торф. Сверху — палатка с вшитой в потолок железкой для трубы, внутри еловый лапник. Вот и весь 'блиндаж'. Два года прожили в лесах. Без бумаги, письма на газете. У многих гребешки, мундштуки, ножи из сбитых самолетов.
Из штаба армии или корпуса к нам телефон двухпроводный. Линию 'запикаривают' парой трансформаторов, и по ней же работает телеграф. Телеграфистов двое.
Первый телеграфист — Маркин из Казани. Телеграфист всю жизнь, на железной дороге. Очень аккуратен. Пуглив. Единственный солдат, который предпочитал уйти в укрытие, чем поесть. В мирное время влюбился и посватался по телеграфу. Жена присылала на фронт размеры, и он шил костюмчики детям. Прием ведет на слух, в темноте, привязав жестяную баночку к аппарату. Передает с необычной скоростью и
