«наважывся», и руки бы и ноги переломал!
— Ха-ха-ха! — рассмеялась звонко Орыся, — так-то ты кохаешь?
— А вот увидишь!
— Ну, тогда было бы поздно смотреть! А вот что я тебе скажу, Остапе, уезжаешь ты, кто тебя знает куда, так если бы на моем месте была другая дивчина, то может быть застал бы ее уже и в очипке, только я сказала твердо батьку: ни за кого другого, как за Остапа, не пойду, — если не за него, так и ни за кого, а будете меня «сылувать» — убегу, вот и все!
— Любая ты моя! Казачка моя! — произнес с чувством казак, на этот раз прижимая уже так сильно к себе девушку, что платок действительно скатился с ее головы, но строгая Орыся ничего не возразила по этому поводу. — А вот если бы знала, зачем я ездил, так и не сердилась бы на меня, — продолжал он. — Не придется тебе теперь убегать. Отдаст тебя батько за меня!
— Ой, нет, Остапе! Ни за что!
— А я тебе говорю, что отдаст, — сотничихой будешь.
— Как так?
— А так, что уже записался в их реестр.
— Боже мой! — всплеснула радостно руками Орыся, — ты не дуришь меня?
— Разумный я был бы тебя дурить! Говорю тебе, уже поступил в надворную команду к гетману Дорошенко.
— К Дорошенко? Да как же это случилось?
— А вот как, голубка! — с этими словами Остап обнял девушку и рассказал, как в корчму к ним приезжал посол гетмана Дорошенко, как он зазывал всех поскорее готовится к восстанию, потому что гетман Дорошенко прибудет скоро с несметными войсками на левую сторону; как посол предложил всем, кто хочет, записываться в реестры гетманских казаков, и его, Остапа, пригласил в надворную команду Дорошенко, которой он сам был ротмистром. Затем Остап объяснил Орысе, что он отсутствовал так долго потому, что по поручению посла развозил зазывные гетманские листы в соседние деревни.
Рассказ Остапа привел в восторг Орысю; однако вскоре радость ее была нарушена воспоминанием о том, что ведь Остап должен будет уехать немедленно с послом на правый берег.
— Так это ты уезжать от нас собираешься? — произнесла она, смотря в сторону.
— Собираюсь, и не один, — отвечал с улыбкой Остап.
— С кем же это?
— С молодой жинкой! — произнес тихо казак, привлекая к себе Орысю.
Орыся вся вспыхнула.
— Да как же это, так «швыдко»? — произнесла она смущенно, опуская глаза.
— А чего и же ждать? Вот вернется посол, так мы сейчас с ним к батьку и «ударымося». Гарбуза не поднесешь?[35]
Ответом на этот вопрос был звонкий поцелуй.
LX
Долго еще стояла под деревом счастливая молодая пара, наконец Орыся опомнилась.
— Ой, Господи! Так, может, батько уже вернулся с ярмарки, хватится меня! — вскрикнула она испуганно.
— Ну, теперь уже не страшно, — ответил Остап, целуя ее.
— Эй! Не кажи, знаешь, «гоп», пока не перескочишь! Да пусти же! Пусти, вот пристал, словно муха к меду! — смеялась она звонко, стараясь освободиться из объятий Остапа и, наконец, оттолкнувши его, произнесла полусердито, подымая с полу платок:
— Ишь, платок весь чоботами потоптал.
— Ничего! Кораблик куплю!
— Подождешь еще! — Орыся встряхнула платок и, покрывши им голову, хотела было уже попрощаться с Остапом, как вдруг вспомнила о Галине.
— Стой, Остапе, а ты не слыхал там среди казаков, не выступали ли «остатнимы часамы» запорожцы в какой-нибудь поход?
— Нет, теперь там тихо. А тебе это зачем? Может, тоскуешь по ком?
— Да нет, тут дело, — отвечала серьезно Орыся и рассказала ему, как Галина тоскует за тем паном, которого к ним таким чудом занес дикий конь, как этот самый пан уехал на Запорожье, обещал к ней вернуться и вот до сих пор не вернулся.
— Да он, что же, посватался к ней, что ли? — спросил Остап.
— Да кто его разберет! Разве долго обмануть эту «Божу дытыну»? Говорит, что он ей слово казацкое дал вернуться, что обещал любить всю жизнь. А потом говорит опять, что сестрой он ее своей называл, что братом обещался быть. А по-моему, уж если кто сестрой называет, да братом обещается быть, так не жди от его добра!
— А это же почему?
— Потому, что такое «кохання» все равно, что в страстную пятницу соленый огурец.
— Ах ты, дивчино моя! А тебе ж какого надо? — вскрикнул весело казак.
— Да уж не кислого, а сладкого да горячего! — отвечала задорно Орыся.
— Такого? — подморгнул ей Остап и, прижавши к себе девушку, впился горячим поцелуем в ее пунцовые губы.
— Да ну тебя, ну, «шаленый», зубы все выдавишь! — пробовала вырваться из его объятий Орыся, но Остап не слышал ее слов.
Возвратилась Орыся в хату с горящими щеками. Сбросивши с себя «байбарак» и «хустку», она подсела к Галине и начала передавать ей быстрым шепотом весь свой разговор с Остапом, происшедший в саду. О том же, что на Запорожье не было в продолжение этого времени никаких походов, она не сказала Галине, не желая ее заранее огорчать, но зато сказала ей, что Остап обещал разузнать обо всем и передать ей верные сведения.
— А ты, Орысю, спроси его, не слыхал ли он, может, несчастье какое… смерть… татары?.. — произнесла Галина, запинаясь.
— А как же звать того пана, забыла я?
— Иваном Мазепой.
— Ну, ладно. Вот через дня два вернется Остап, он теперь опять с зазывными листами в другую сторону поехал, так расспрошу. Да может и тот посол Дорошенко что-нибудь знает о нем. Ты не печалься, не журись, все гаразд будет!
И счастливая, сияющая Орыся обняла Галину и звонко поцеловала ее.
Поздно вечером возвратились, наконец, ярмарочные и привезли с собою массу новостей. На ярмарке передавали слухи о том, что уже видели передовые татарские отряды, переправлявшиеся через Днепр, что в каждом селе здесь на левом берегу работают посланцы Дорошенко и составляют тайные отряды; что во всех полках казаки готовы передаться Дорошенко, как только он перейдет на левый берег.
Новости эти нарушили мирное течение деревенской жизни и заставили каждого почувствовать за спиной какой-то неприятный холодок. Хотя Дорошенко являлся как избавитель от ненавистного ига Бруховецкого, но крымские союзники его не внушали никому большого доверия, а потому каждому поселянину надо было позаботиться заранее о своей безопасности.
Под влиянием всех этих толков, Сыч хотел было сейчас же уезжать домой, но о. Григорий удержал его.
— Ты постой, Сыче, не торопись так зря, — остановил он его, — надо узнать раньше, переправилась ли уже вся орда, а то как раз можешь им в руки попасться.
На это резонное замечание Сыч ничего не мог возразить и решил действительно подождать более определенных сведений.
С каждым днем в деревню приходили новые тревожные слухи, а между тем посол Дорошенко не
