в сравнении со всем тем, что происходит в прекрасном яростном мире, ? она уже не скрывала раздражения. ? Рем, детка, не осталось ли капельки шампанского?
? Таня!
Воцарилась пауза. И неизвестно, чем закончился бы диалог на зоологическую тему, если бы вовремя не поспел спасительный сигнал к отправке поезда. Савин и Лутцев обнялись. Обнялись искренне.
? И все-таки я уверен: что-то ушло между нами, ? сказал Лутцев.
? Не надо, ? ответил Савин торопливо и суетно.
Лида извлекла фотографию: Савин стоял с ружьем, опоясанный патронташем; у ног хозяина лежала ушастая, в пятнах, собака; на заднем плане сквозь редкие заросли камыша виднелась темная полоса приозерного облепихового леса. Савин позировал неумело, скорее неохотно...
Лида протянула любительскую фотографию, внимательно взглянула на меня:
? Я хороша: закормила байками! ~ притронулась ладонями к моему лбу: ? Ты весь в огне! В постель!
Сейчас же!
Я воспротивился, да где там! Едва ли не силой она заставила лечь. И кстати: не прошло и часа, как все перед глазами поплыло...
Лидина квартира обратилась в больничную палату, а хозяйка ? в сестру милосердия: она звала докторов, бегала в аптеку, поила, кормила. Что и говорить, стала она мне как родная. С того и началось. Как-то, на пятые или шестые сутки, почувствовав себя сносно, я стоял у окна, рассматривая день во дворе. Вернулась Лида. После обязательных слов приветствия я произнес что-то о своей болезни, назвав в шутку нынешнюю обстановку домашним лазаретом. Лида ушла к себе в комнату, вскоре оттуда послышался ее голос:
? Каким находишь лазарет? Не надоел?
Будь моя воля, ? молвил я в тон, ? я бы не стал выписываться.
То был короткий диалог, из тех, что тут же исчезает, не задерживаясь в памяти, и я не знал, что Лида так серьезно воспримет сказанное. Но и в самом деле уходить не хотелось. Куда? В снежную крупу? К людям, без тяги? Удерживала не мрачная перспектива оказаться в неприкаянности ? ушел бы, ей-богу, рванул, плюнул на сумерки, если бы не сознание большого чувства к Лиде. Я искал и находил в ней другие качества ? те, отчего становилось одновременно радостно, тревожно, неловко. Я мысленно ставил себя рядом с нею, оценивающе приглядывался и в смятении отступал: казалось, что добрые ее отношения ко мне определялись чувством жалости, жалости к повзрослевшему парнишке из детства. То есть, казалось, что у нее все в сумме смахивало на ностальгию по детству. Не более ? не менее!
И вот этот диалог. Лида, переодевшись, вошла. Какая-то сила будто приказала мне не оборачиваться, я по-прежнему смотрел в окно, на шахту двора, на крыши с пологим скатом, выбеленным снегом.
? Собираешься 'выписываться'?
Я обернулся ? Лида извлекла из шкафа чайник, собралась на кухню, но желание услышать ответ, вероятно, заставило задержаться.
? Да.
? Когда?
? Лучше сегодня, всему нужна мера. Показалось, что ответ не произвел на нее ни малейшего впечатления. Она произнесла коротко 'вот как', не то 'что ж'.
Потом с другими мыслями и настроением, не знаю уж по чьей воле, я рассматривал семейные (в большинстве, любительские) фотографии, внимательно разглядывал снимок Савиных военных лет: огромные глазища, голова, увенчанная пилоткой (такую, кстати, носил и мой отец), сжатый рот ? таким видел его я недавно, в памятный вечер, после неудачной попытки пробраться к гробу Сталина. Припомнил детали. Савин, услышав тогда о давке, бросил в сердцах:
? Крупорушка! Нелегкая толкнула вас под жернова!
? Так ведь Сталин! ? вырвалось тогда у меня. Савин оглянул поочередно на нас, и я увидел, как захлопнулся жестко его рот...
Остальные фотографии перебирал я машинально.
? Знаешь, что подумалось сейчас? ? послышалось рядом. ? Что-то похожее на предчувствие: вот уйдешь ? и прощай! ? не увидимся.
? Почему? ? я увидел в грустной ее улыбке созвучие с моими переживаниями.
И уже не помню, как положил руку на Лидино плечо, как дотронулся до волос, как стал перебирать их все то, что произошло затем, напоминало сумасшествие...
На другой день помчались в ЗАГС. Огорчились, услышав об испытательном сроке, о ритуале со свидетелями ? вот такая ерундистика.
Но дождались-таки своего. И свидетели нашлись. С ее стороны: Лутцев с робкой девицей-сокурсницей, будущей женой, не то дочерью, не то племянницей известного зодчего. И моих: двое приятелей по общежитию ? оба в геологической экипировке: форменки с надраенными до блеска бронзой вузовских отличий, с тщательно выглаженными брюками. Тут же, в соседней комнате, после того, как мы оставили 'для истории' свои автографы, а Лутцевым с помощью традиционной бутылки шампанского произведен салют в нашу честь, мои парни с нарочитой серьезностью извлекли бутылку 'Московской', пару граненых стаканов, банку с соей. Шутка имела успех. Лутцев окрестил парней 'соевыми братьями'... Свадебный стол олицетворял союз профессий ? геолога и зодчего. Где-то к полуночи 'союз' едва не распался ? один из 'соевых друзей', молчун-молчуном, вдруг побагровев, ни с того ни с сего тюкнул в подбородок очкарика- архитектора! Пострадавший долго ползал под столом в поисках очков. Нашел, нацепил, затем, осклабившись в улыбке, понес потрясающую чушь о диалектике стихийного и цивильного; ничего, разумеется, в его речи не было, но гости почему-то засмеялись ? напряжение спало, 'соевый друг' бросился лобызать очкарика, а Лутцев немедленно поделил между ними последний апельсин и сказал в тосте ? к счастью, в одном из последних, ? что бемс, мол, великолепно украсил застолье... До мелочей запомнилась свадьба ? слово-то какое! Лутцев вытащил на пятачок подругу, лихо отбацал буги-вуги, а закончив, похлопав ее по плечу, сказал:
? Молоток! Ты у меня настоящий мужчина!
Отовсюду слышалось:
? Железно! Железно!
Потом гости разъехались, но подоспела, к превеликой Лидиной радости, Савина-мама; она устало грохнулась в кресло, попросила воды. ('Артур, голубчик, сбегай на кухню за водичкой!') Закопошилась в сумочке, извлекла сигарету ('Артур, ты не куришь? Преотлично ? держись на приличной дистанции от пакостей!..'), затянулась, придя в себя, повела рассказ об авиазлоключениях, о том, как болтануло неподалеку от Актюбинска, перед посадкой самолета ('Лида, где пепельница? Поройся в серванте ? не могла же она исчезнуть!'), о том, как затем вместо западного направления самолет вдруг повернул назад ('Подумалось: уж не посыпались ли на Москву айсберги?'), о том, как она, к величайшему разочарованию, вместо планируемого Внуково, очутилась в незапланированном аэропорту все того же Актюбинска! ('Я же говорила, что в серванте! Вот она, оранжевая отрада! Я эту вещь, дети, с вашего позволения, экс-пропри- ирую...'), о том, как затем снова взяв курс на запад, после остановки в Актюбинске, оказались... в Куйбышеве. Рассказывала Савина-мама, разумеется, и о жизни в Карповке: 'Ставили 'Платона Кречета'. Платона играл Мирсаид Рахманов. Ты должен знать его, Артур. Он учитель физкультуры. Он помнит тебя. Папе поручили роль... ну, типа... того, что чинил пакости благороднейшему Платону. Досталась и мне роль ? не сказочная, далеко не сказочная ? каковы сами, таковы и сани ? и все же роль. В разгаре спектакля ? новость: прибегает посыльный из больницы, туда привезли тяжелобольного. Доктора, мол, в растерянности ? просят папу срочно прибыть.
Ну, а дальше, понятно, папа прямо в гриме этого типа мчится в больницу. Паника! Рахманов мечется кречетом, извивается и пикирует, пикирует и снова извивается! Успокоившись, находит выход: объявляет перерыв, затем ? не возвращать же зрителям деньги! -~ решается вместо спектакля дать... концерт! Что
