не дождавшись ответа, молвила:
? Артуру надо поспеть на электричку ? да, Артур?
Я видел в окно поезда: Лида и Лутцев стояли в пролете колонн. И то, что они стояли, а не шли, хотя им, жившим в одном доме, следовало по логике идти, усиливало нехорошие мысли. Я уже не сомневался: да, верно ? эпизод на лестничной площадке института больше смахивал на сон.
С той минуты пошли волны невезения.
Вернувшись после летних каникул, я застал институт встревоженным. Причина тому ? массовое сокращение студентов. Поговаривали, что на том дело не кончится, что в следующем году, вероятно, институт вообще закроют ? кстати, так оно и произошло. 'Отверженным' предложили без вступительных экзаменов перейти в другие вузы страны. В вестибюле пестрели объявления с приглашениями записаться в вузы. В одном коротком списке я увидел Лидину фамилию, собиралась она перейти ? как же! ? в архитектурный институт... Разумеется, бурчела всеобщего смятения втянула и меня: решил я податься в геологоразведочный институт. Правда, долго раздумывал: зигзаг предстояло сделать нешутейный: китайская грамота и ? на тебе! ? геология! Колебался: не перепутать бы по темности напиток с жидкостью для полоскания пальцев, не пролить по неуклюжести на скатерть суп!
Решилась же проблема без натуги, казалось, сама по себе. Я увидел компанию ребят, расположившихся с романтической песней на ступеньках лестницы.
? Далеко?
? На геологический. Присоединяйся ? опоздаешь… И вот эти простые 'присоединяйся ? опоздаешь', сказанные шутливо, перевернули все.
Позади остался год востоковедческой жизни, впереди ? мир, начиненный геологической романтикой. Однажды с группой бывших востоковедов переступил я порог геологоразведочного института и... романтику будто смыло, учеба пошла со скрипом. С Лидой почти не виделись.
'Почти' ? это встреча в конце осени. Лида обрадовалась, много говорила, глядела лукаво, пыталась разгадать утаенное. Но говорить ей правду не поворачивался язык. Не о провалах же в учебе рассказывать! О бегах в поисках ночлега? Или о фиаско литературном? Да, был и такой грех: поостыв к учебе, принялся я за сочинительство. Пописывал, да. Терпения хватало 'выдавать на-гора' за день по одной ученической тетрадке. Не менее. Писал напропалую, за короткое время 'из-под пера' вышла масса 'ужасно серьезных' штуковин. Немного времени спустя я даже отнес рукопись в редакцию журнала...
Сидели мы как-то с Лидой в закутке парка, рядом с облупленным козырьком летней эстрады. Лида, посмеиваясь, рисовала на клочке бумаги, в кружеве линий рождался шарж на меня ? субъекта с длинной шеей, наивно вытаращенными глазами. Я следил за ее действиями, уплывая в мечтах в другое. Я видел Лиду с солидным журналом в руке ? она перелистывает рассеянно страницы, и ? о! ? что это? Рассказ?! Автор ? А.Жунковский?!
Я, подгоняемый честолюбивыми надеждами, вошел в редакцию журнала. И попал... под ледяной душ.
? Так это вы, Жунковский, ? равнодушно удивился сотрудник редакции, извлекая из завала на столе знакомую папку. ? Я прочел рукопись, но прежде вопрос: щадить автора или не щадить?
Услышав в ответ расплывчатое 'Лучше напрямик...', он подобрался.
? Отлично. Поговорим откровенно. Плохо. Что плохо? ? он расшнуровал папку. ? Слово, письмо... ? но тут, видимо, поняв, что заходит далеко, виновато улыбнулся и после долгой паузы сказал: ? Не умею приглаживать, причесывать, оттого страдаю. Кому приятно выслушивать критику? Рабочий кладет на стол мастеру недоброкачественную продукцию ? мастер не станет пускать в глаза дым. Ну, да, конечно: там производство, здесь писательство... ? в голосе его послышалась откровенная ирония. ? Но извольте послушать, что вы пишете.
Он начал цитировать ? посыпались замечания, одно другого хлеще и обиднее. Редактор упивался принципиальностью, купался в откровенности, хотя зачастую, мне казалось, несправедливо. Он сыпал, сыпал замечаниями... Вечером того же дня я попросил товарища прочесть вслух один из лучших моих опусов. Убив в себе автора, на время обратился в беспристрастного читателя. И что же? И двух минут не минуло, как слух был растерзан стаей неуклюже организованных слов и фраз, в глазах замельтешили тени ? герои рассказа. Хотелось заткнуть уши...
Довольно! Больше я не искушал себя подобными иллюзиями.
'Почти' ? еще одна встреча. У подъезда библиотеки. С Лидой ? шла она под руку с матерью. Лида познакомила нас. Савина-старшая удивилась:
? Почему Артур? Помнится, звали вас иначе. Лида смутилась, я покраснел, предчувствуя оперетту.
Так, к ужасу, и произошло: разговор завертелся вокруг моего имени: 'Почему Артур? Почему не по паспорту? Почему?..' Разумеется, снова пришлось исполнить канкан ? 'Да, я Артур, хотя...' В финале ? метаморфоза: уже краснел не я, а Савина-старшая, Лидино смущение перешло ко мне. А потом и вовсе стало грустно, потому что Савина-мама, прощаясь, на секунду-другую задержалась и, кутаясь в шубку, сказала доверительно, так, как говорят близким:
? А вот мы, Артур, собираемся переехать.
? Кто мы? Куда?
? Пожалуйста, мама, об этом не здесь, ? взмолилась Лида.
? Но почему? Ах, да. Едва не выболтала... государственную тайну. Но лучше бы выболтать ? не ходила бы с грузом на душе.
Она улыбнулась, и в улыбке ее читалось сожаление напополам с удивлением: вот, мол, не всегда мы вольны распоряжаться сами собой.
Что были за дни! Пространство вокруг казалось замкнутым плотной стеной! Первая же сессия в новом институте с блеском провалена. Письма из дома навеяны тревогой ? не заладилось у матери с отчимом. Одолела вконец материальная нужда, а тут еще крушение надежд на литературный успех. А погодка? Месяцами ? ни просвета в небе: сырой промерзлый снег, ветер ? все, казалось, восстало против...
Помню один из тусклых дней в дачном поселке Ильинка. Жил я временно у сокурсников на квартире частника. В комнате, несмотря на дневное время, было сумрачно. На столе лежали остатки студенческой трапезы: начатая банка сои, чайник, пустые стаканы. Я был один в комнате, стоял у окна, рассеянно разглядывая макушку сосны ? там, почти у самой верхотуры, сидела, съежившись от холода, кошка. Деревья раскачивались, жалобно поскрипывали. 'Какая сила загнала тебя туда?'? думал я о кошке. Стало неспокойно. Неожиданно зашевелилась мысль о... смерти: попытался прогнать ее, но не тут-то было. 'Что дальше? Как жить?'? спрашивал я себя и не находил ответа. И тогда, взглянув вверх и увидев между сучьями комочек плоти (на третьи сутки мы пытались помочь кошке, но неуклюжесть действий перечеркнула добрые намерения: зверек, испугавшись, забрался еще выше), ? так вот, посмотрев наверх, я снова забеспокоился: 'Что дальше? Как быть?' Лихорадочно перебирал варианты: устроиться рабочим в какую- либо дальнюю экспедицию? Или, перетерпев стыд, вернуться домой, в Кок-Янгак? Или... Сквозь нагромождения дум, через недодуманное коричневой змейкой вырвалась мысль: 'А если разом со всем этим кончить?' Отшатнулся, но змейка не собиралась уступать. 'Подумай, небольшое усилие ? ничего не будет... так просто', ? наступала коричневая. Я вообразил себя в шкуре самоубийцы, на миг ощутил холодок и тяжесть зловещей машинки... неспешно отошел от окна, прилег на койку ? змейка не отпускала. Но то ? величайшая глупость: не было у меня никакой машинки, да и мужества, разумеется, не хватило бы ? это точно. Но... Вот это 'но' до сих пор нет-нет, да и сожмет сердце: а что, если тогда, в ту минуту, подвернулась-таки машинка, вдруг что-то во мне замкнулось или разомкнулось?
Я лежал на койке, вопреки желанию, слушая неприятный скрип тысяч сосен. Змейка извивалась, возникала и пропадала; я отгонял ее ? она исчезла, чтобы тут же вновь объявиться. Из премерзкого состояния вывели голоса. Говорила хозяйка, в разговор вклинивались девичьи голоса. Хозяйку о чем-то расспрашивали. Прислушался: голос одной из них был похож на голос... Ну да, разумеется!
? Где она?? спрашивала девушка.
Схожесть голосов и это 'Где она?' перечеркнули сомнения. Я бросился к окну в надежде увидеть Лиду,
