выглядеть перед ней привлекательно, что из-за того он, оставив школу, загнал себя в глиняный карьер. И нам было не до решения психологических ребусов ? мы откровенно порадовались возвращению товарища, смеялись, шутили, щупали трофейный коричневый китель еще со следами прежних отметин, оценивали письменный прибор, хвалили напропалую сапоги.
? Турсун пришел! В сапогах! Сапогах! Сапоги!
Не ахти какой выдающийся факт ? Азимов в сапогах ? зацепился невольно в Лидиной памяти, чтобы выплеснуться много лет спустя...
Благодаря Савиной некоторые события вновь возродились в памяти, другие же, потускневшие, обрели ясные очертания и привязки ко времени. Разумеется, говорить о будущем и даже настоящем в первую очередь мы воздержались ? общим было прошлое, к нему-то и устремлялись прежде всего мысли. Я написал 'прошлое' и подумал о тебе: а каково оно у нас с тобой? У тебя?..
Рассказывала Савина и о себе, жила она с родителями в старой московской квартире, куда Савина-мать и дочь вернулись незадолго до окончания войны. Савина-старшая работала библиотекарем. Отец-медик после войны долго трудился хирургом. Накануне нашей встречи в судьбе отца произошла серьезная перемена, о чем я узнал из Лидиных уст позже.
Лида не могла выискать что-либо замечательное в своей биографии. Школа с легко планируемыми и прогнозируемыми событиями-близнецами, конечно, не могла идти в счет. Разве что первые после окончания школы годы, когда Савина готовилась, по настоянию родителей, стать медиком, трудилась сестрой в больнице ? однажды пыталась даже поступить в институт, но 'срезалась', продолжила работу, трудилась более трех лет, до тех пор, пока не пришло убеждение, что медицина и она, Савина, ? 'вещи несовместимые...'
Я проводил ее до Комсомольской площади. Встреча обрадовала, но не настолько, чтобы я тогда считал ее событием большой важности. Я хотел, но не искал активно новых встреч с Лидой...
Спустя два месяца произошло незабываемое событие ? умер Сталин. Я стоял в вестибюле института в плотной толпе студентов и преподавателей. Опустив головы, слушали радио. Лиду я увидел неподалеку. Протиснулся вперед, коснулся локтя ее ? она обернулась, удивилась, встала рядом, рассеянно замолкла, возвращая внимание к выступлению по радио. Речь держал профессор Санжеев. Говорил профессор прерывисто, борясь с рыданием: он рассказывал об истории со знаменитыми 'Ответами тов. Санжееву', о том, как ему пришла мысль написать Сталину, с каким трепетом, не надеясь на ответ, он формулировал вопросы, как отправил по почте(!) письмо и как однажды, взяв в руки 'Правду', не поверил глазам, увидев 'Ответы'... Профессор замолк, что-то глухо щелкнуло в репродукторе, в тишине наверху глухо застучали о бетонные ступеньки шаги.
? Он... профессор... ? послышалось рядом.
Да, это действительно был профессор Санжеев. Помнишь, как была закручена жизнь в соответствии с 'Ответами'? Обсуждения на предприятиях, аудиториях, собраниях, лекциях, семинарах? Я только теперь, на траурном митинге, узнал, что профессор Санжеев работал в нашем институте. По лестнице сходил пожилой мужчина: он был коренаст, с массивной округлой головой, которая тяжело спадала на грудь. Это был человек с азиатским обликом ? не то бурят, не то калмык. Повеяло чем-то мистическим. Я заволновался и сразу не мог успокоиться...
Вечером того же дня я был вместе с Савиной. Шли мы в колонне к Дому Советов. Колонна, наподобие гармошки, то сжималась ? и нам приходилось прибавлять шагу, бежать трусцой, то расжималась ? и мы подолгу стояли на месте. У метро 'Кировская' свернули, двинулись к Трубной площади. С той минуты колонна только сжималась. Она, подобно вязкому потоку, медленно плыла в сумерках мимо огромной старинной стены: ноги ступали по промерзлому асфальту, устланному... калошами. На спуске напор задних рядов был особенно велик ? Савина вскрикнула, обернувшись, я увидел ее задыхающейся.
? Ребята! Ребята! ? обратился я к товарищам ? те поняли, устремились на помощь к девушке.
Мы взяли ее в кольцо и, усиленно работая локтями и бедрами, буквально продрались сквозь плотную людскую массу. Вышли на бульвар. Жила Савина рядом с метро 'Кировская'. Выбравшись из давки, мы тотчас двинулись к ней.
Дома застали ее отца.
Пили чай.
Отец, узнав о происшествии, не на шутку разволновался, упрекнул нас в легкомыслии, мальчишестве, едва не толкнувшего 'под жернова крупорушки'. После чая она вышла меня проводить. Остановились мы на лестничной площадке. И вот тут-то случилось непредвиденное: прощаясь, она назвала мое старое имя. Я поправил. Тогда она коротко рассмеялась, но, вдруг, изменилась, резко бросилась мне на грудь. Замерла. Ее состояние передалось и мне ? я машинально гладил ее волосы, но не удержался ? порывисто поцеловал ее в щеку и уже не в силах был сдержаться, отыскал ее губы... Опомнившись, я сразу понял, что добрым товарищеским отношениям прежних однокашников пришел конец. Впрочем, не на все сто был уверен в том. Природа неожиданного порыва могла быть иной, она могла быть вызвана неуправляемым стремлением снять напряжение ? сколько-то его накопилось за день? А разве не могли быть чувства братскими? Так или иначе в последующие дни мы виделись нечасто. Савина будто избегала меня. Во время редких встреч чувствовал я себя неуютно...
Одна из памятных встреч ? на институтском вечере в ЦДКЖ. Савина пришла в вечернем платье ? тогда это, кажется, входило в моду. Вместе со студентом-старшекурсником из архитектурного института Ремом Лутцевым. Савины и Лутцевы общались семьями. Рем и Лида учились в одной школе с интервалом в пять лет. Более того, отец Лутцева, тоже медик, трудился в одной клинике с Савиным ? так что корни взаимоотношений Лиды и Рема были достаточно глубокими.
Вот какая у меня злая память! Рем, наклонившись, что-то негромко говорит девушке ? та понимающе смеется, мне становится не по себе, силюсь выглядеть невозмутимым, стараюсь, хотя и понимаю, что избыток невозмутимости на празднике ? уже не невозмутимость.
А вот они проплывают в танце. Лида замечает, машет мне рукой, что-то говорит на ухо партнеру ? Рем слушает ее внимательно, с улыбкой ищет меня в людской стене, окольцевавшей площадку с танцующими.
После танцев знакомимся, идем в буфет. Рем заказывает бутылку 'Ркацители'. К нам присоединяются еще двое, знакомые Рема: образуется беседа, свободная, без оглядок, такая, какая возможна между людьми, знающимися давно. Шумно обсуждаются качества вин. Непринужденно перебрасывается мостик к другим темам ? кино и искусству, политике. Недолго центром перетолков становится архитектура. Рем захватывает внимание суждениями о высотных зданиях. Говорит он, пересыпая речь студенческим 'железно'.
В зрительном зале сидим порознь: Лида, Рем впереди, я ? двумя рядами сзади...
В антракте Рем предлагает пройти за кулисы к знакомому артисту Нельдеву ? тот только что выступал с фрагментами из нового фильма 'Учитель танцев'. Ясно, что предстоящее знакомство с артистом должно стать 'гвоздем вечера'. Согласись, не слишком приятна роль статиста в спектакле, рассчитанном на одного зрителя ? Лиду! Не буду описывать подробности вторжения за кулисы ? здесь было немало прелюбопытного, своеобразной пищи для размышлений ? расскажу коротко о визите к Нельдеву. Популярного артиста мы застали в момент, когда он собирался покинуть уборную. Лутцев представил нас ? актер смутился, быстро нашелся, поцеловал руку девушке, извинился за спешку ('Цейтнот! Цейтнот! Спешу! У меня, к сожалению, еще выступление!'), обменялся с Ремом короткими обязательными фразами, в обращении артиста к Лутцеву ощущалась братская сердечность:
? Дорогой, Рем... Простите великодушно за прозу! Иду добывать свой трудный хлеб!
Мы расстались, и Рем с потрясающей непринужденностью перескочил на другую тему: будто встреча с Нельдевым для него была чем-то привычным, повседневным.
И еще. Возвращались мы в метро. Лида с Лутцевым сходили на 'Кировской'. Выйти из вагона вместе с ними намеревался и я, но Лида поинтересовалась о расписании движения поездов в сторону Мамонтовки и,
