Я бесстрашно вошел в комнату приемной комиссии. Мужчина с гладковыбритой головой водил пальцем по листу со списком абитуриентов и, не обращая внимания на меня, говорил мужчине помоложе с пышной шевелюрой:
? А что она не доучилась на медицинском? Где лучше? Забито ? никакого просвета. Так и скажите этой Савиной: на хинди забито. Плотно. На монгольский, корейский, пушту ? пожалуйста. Почему непременно хинди? ? Он поднял голову на меня, поинтересовался и, узнав, что я приезжий издалека, молвил коллеге в сердцах:
? Вот еще.
И, уже обернувшись ко мне, продолжал с подозрительной миной:
? На индийский... японский... желаете?
Я назвал индийский.
? Но почему? Только не говорите, что мечтали с колыбели об Индии. Не надо. ? Бритоголовый умолял, почти плакал, отговаривая: ? И на индийский огромный конкурс, а у вас по языку троечка. М-да... Но так и быть: примем документы. Но только не на индийский ? ведь вам все равно. Вот на монгольский, корейский конкурсы только намечаются. Уверяю вас. Хорошо ? на китайский, хотя и здесь ожидает бешеный конкурс.
Но я ни капельки не сомневался в успехе.
Поразительная самоуверенность! Такого ни до того, ни после никогда со мной не случалось: ходил я беспечно по коридорам института, глазел на стенды, стенгазеты, слонялся, не беспокоясь о предстоящих конкурсных баталиях. И лишь, кажется, однажды обожгло память ? вспомнилось: 'Скажите этой Савиной...' Мне показалась знакомой фамилия, и я несколько раз ее повторил про себя, припоминая: 'Савина... Савина... ? где слышал эту фамилию?..' ? да тут же и забыл.
Столовался на фабрике ? кухне фабрики 'Красный богатырь'. Макароны по-флотски, копеечные щи, простокваша, квас, иногда котлеты ? нет, положительно шло гладко! И экзамены сдал так ? не буду мучить подробностями, ? что не сомневался в благоприятном решении комиссии. Так и произошло. Я пробежался по списку удачливых, еще и еще, отыскивая фамилию ? кого бы ты думал? Савиной. В числе поступивших на индийское и китайское отделения ее не было. Но тут взгляд, брошенный на список рядом, выхватил искомую строчку. Оказалось, оную Савину Л. зачислили в монгольскую группу. Букву 'Л', помнится, я сходу почему-то развернул в Людмилу, вообразил печальное лицо Люды Савиной, 'съехавшей' с хинди на монгольский. После этого надолго забыл о ней. Стало не до нее ? началось обучение языку! Мои представления о трудностях китайского оказались даже преуменьшенными ? поистине врезались в грамоту китайскую! Представь: есть у них так называемая грамматика Гоюй. Составлена она из пятиста примерно иероглифов, что ни иероглиф ? ребус! Без железного знания означенной грамматики продвижение вперед немыслимо ? ведь ходовых иероглифов, тех, без чего немыслима деятельность интеллигентного человека, не менее восьми-девяти тысяч. Разумеется, попыток перевести китайскую грамоту на современный лад было немало, придумывались алфавиты один другого остроумней ? где там! Надежды на успех лопались, подобно мыльным пузырям. Идея реформы ? а в роли реформаторов подвизались в большинстве христианские миссионеры ? носила печать непонимания проблемы, терявшейся в потаенных глубинах истории китайцев. Придумать алфавит возможно. Но как поступить в таком случае с десятками, сотнями томов рукописей, летописей, газет, журналов, книг, сотворенных древней грамотой ? плодами трех-четырехтысячелетней культуры народа? Перевести? Но возможно ли этакое сверхфантастическое предприятие? Под силу ли оно человеку? Игнорировать накопленное и разрубить одним ударом противоречивый узел? Но даже мысль об этом представляется отвратительной. А количество томов растет едва ли не в геометрической прогрессии, проблема усложняется, становится все более необратимой...
Группа наша была небольшой. Спустя месяц мы знали друг о друге все. Зубрили неистово. Денно и нощно. Везде: в аудиториях, общежитии ? домике, арендованном для нас институтом у частника в Мамонтовке, в метро, в электричке, в библиотеке. Зубрили до отупения.
Но не только зубрежкой китайской грамоты полнились дни. Жизнь кипела, она, хотел ты этого или нет, втягивала в свою коловерть. Трудно вписывались в облик столицы высотные здания. Оттанцевала Джульетту несравненная Уланова, а уже на слуху было имя Плисецкой ? поистине: '...одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса'. Сверкали новые имена в театре, кино, эстраде, литературе. Помню толпу любителей-книголюбов у книжных прилавков ? всепоглощающей страстью к книгам были охвачены, казалось, и стар и млад. На стадионе 'Динамо' у щита первенства страны можно было в любое время дня видеть толпы спорящих болельщиков: еще свежи были радости и раны последних баталий, вспоминали последний поединок с югославами, хвалили Бобра, ругали пристрастного судью Жолта, отобравшего победу; артельно болели за 'Спартак', на легкоатлетических дорожках шли сражения Куца с Затопеком, Чатауэем, Пири. В печати критиковалось учение академика Мара. Вспоминалось интервью Сталина премьеру Джавахарлалу Неру. Ответы его же некоему профессору Санжееву. Спорили о базисе и надстройке. Все это, казалось, происходило рядом с тобой! Впрочем, так и было: неутомимого Куца, хитроумного и ловкого Боброва я видел в двух шагах от себя...
Сталина увидел на первой же праздничной демонстрации. Колонна нашего района по традиции замыкала шествие. Сталина, к сожалению, на трибунах не оказалось, и мы уже миновали мавзолей В.ИЛенина, когда сзади, нарастая, прокатилось волной:
? Сталин! Сталин!
Я обернулся ? Сталин стоял на трибуне, приняв знакомую по сотням фотографий позу: он, казалось, на миг заметил меня в толпе и помахал рукой. Разумеется, Сталин приветствовал всю колонну, даже не колонну ? народ, всех, кто в эти минуты проходил по праздничной площади и за ее пределами, стоял у приемников и репродукторов ? везде: в столице, в тысячах других пунктах страны и за рубежом ? то были приветствия пастыря, отца, для которого все сыновья и дочери едины. И все равно 'казалось' было настолько впечатляющим, что я на секунду-другую оцепенел, по телу пробежали мурашки; воздух колыхался от восторженных возгласов:
? Сталин! Сталин!
В море голосов тонул мой голос:
? Сталин! Сталин!
Как-то зимой, отзанимавшись, мы покидали лингафонную, тесную комнату, вмонтированную в башенку на верхотуре здания. Мы шумно вырвались в узкий коридор, устремились вниз по лестнице. Навстречу, наверное, в ту же лингафонную поднималась группа незнакомых студентов. Я обратил внимание на молодого человека и девушку в конце группы. Возможно потому, что молодой человек, едва поравнявшись со мной, вдруг остановился, открыл чемоданчик, что-то стал в нем отыскивать.
? Не здесь ? покажешь на занятии, ? сказала громко его спутница в свитере-водолазке.
Она, отбросив со лба прядь волос, поправив на плече ремешок сумки, взглядом проводила меня. И я находился уже этажом ниже, когда сверху позвал женский голос:
? Жунковский! Стой же!
Застучали дробно о ступеньки каблучки, секунду-другую спустя передо мной стояла девушка в свитере.
? Жунковский! Неужели?! ? произнесла она горячо. ? Не узнаешь меня? Вспомни, я Савина! Ну, Лида Савина!
Неожиданность встречи убила мужество ? я стоял перед ней довольно долго, тупо соображая:
? Ну, Савина! А ты... ? она назвала меня старым именем, что смутило еще больше. Я смотрел на нее сверху вниз растерянно, отвратительно мялся, бубнил в ответ:
? Да... узнал... здорово... я... тогда... сейчас... Артур...
? Вы, Артур?? вдруг с ты на вы перешла девушка в свитере. ? Я ошиблась?
? Нет, нет! ? поправился я. ? Не ошиблись... Просто я... зовусь сейчас Артуром...
? Сейчас? Артуром? Почему 'сейчас'? И почему Артуром? ? произнесла она, сбитая с толку.
Ситуация, признаться, создалась опереточная ? в пору было взвиться в канкане и пропеть объяснение, почему я стал Артуром.
