Абулхаир делился своими тайнами только с природой, степью, с землей и небом. Они умели слушать и не умели говорить. Они были неспособны предать.
Иной раз вообще вся жизнь олицетворялась для Абулхаира в этой степи: нескончаемая, куда ни кинешь взгляд, равнина несбывшихся мечтаний, с редкими холмиками случайных везений. Но и холмики эти вскоре сливаются в наводящей скуку гладью тщетных надежд… «Да, жизнь моя, - не раз вздыхал Абулхаир-хан, - не имеет других заметных примет, кроме разве томительно долгого ожидания да опустошительной горечи разочарований. Однако скорее всего та же участь и у других людей… Они не случайно не любят ворошить прошлое. Кому охота вновь возвращаться на пугающее холодное пространство, что осталось у тебя позади? С высоты лет все кажется чужим, не тобой содеянным: уж больно много совершено ошибок! Не знаешь, с какого боку посмотреть на события, творцом или виновником которых был ты сам. Страшно бередить душу, страшно раскаиваться в том, что сделал или не сделал, а мог бы, да пороху не хватило!..
Наверное, поэтому, оберегая себя, многие никогда не оглядываются назад, плетутся себе вперед, глотая дорожную пыль, до того дня, когда придет пора самим превратиться в прах. Пока не останется от человека могильный холмик и ничего более…
Это и есть существование – не жизнь, - когда дни твои проходят бездумно. Когда нет желания и смелости оглянуться на прошлое, на себя, задуматься о чем-то более высоком, более важном, чем ты сам и твоя жизнь. Принцип: день и ночь – сутки прочь – не для человека. Не может человек ограничить себя, свой мир бездумием или одной заботой: как утолить голод или жажду, как спастись от зимней стуже, от летнего зноя?..
Жизнь… жизнь… Несмотря на ее бренность, неуловимость, быстротечность, жизнь – это нечто другое. Она определяется иным содержанием. Стремление к цели, желание постичь ход времени, связь времен, извлечь уроки из прошлого… Это отличает жизнь от существования, человека от бессловесного животного. В сущности, удовлетворить незамысловатые потребности человеку не так уж и сложно. Они просто-напросто сохраняют его для пребывания на земле. Живот полон, голова пуста, совесть спит… Нет, нет! Это не для человека, одаренного разумом.
Не может, не должен человек бояться правды! Бояться оглянуться если даже это не сулит ему покоя. Иначе поглотит его пыль дороги, по которой он влачился, - жалкий, бескрылый и бездумный… Никогда не поздно найти в себе мужество стряхнуть с себя эту пыль, выпрямиться, восстать против собственной слабости. Если человеку суждено чего-то бояться, то пусть боится забвения со стороны себе подобных. Пыль забвения – она страшнее, чем тревоги сердца, чем муки раскаяния».
Абулхаир почувствовал себя путником, который обнаружил нечаянно, что обронил по дороге что-то очень ценное для него и вынужден теперь поворачивать назад своего коня, чтобы найти, отыскать, обязательно отыскать…
«Где оно, мое начало, где оно? Не в самом же факте появления на свет, конечно нет! Жизненный путь начинается в тот день, в тот момент, когда с глаз человека спадает пелена бездумья, когда он перестает упиваться земным своим бытием. Когда он начинает метаться в поисках смысла жизни, цели его появления на земле, всетерпящей нашей земле. У каждого человека такой момент, такой день – свой, неповторимо свой.
Что вынудило меня покинуть благодатную ниву нехитрых, наивных желаний и отрад, праздных наслаждений и забот? Почему я решительно и бесповоротно ступил на каменистое плато деяний, обременительных усилий, запутанных дел? Что толкнуло меня на тернистый путь, который никогда не сулил мне ничего, кроме волнений и тревог?
Когда, с чего началась для меня суровая стезя, когда-то кем-то замысловато названная сознательной жизнью?..
Мое прошлое петляет вкривь и вкось, как след путника, случайно забредшего в незнакомые края: остановился в растерянности, не зная, по какой дороге ехать дальше, как выбираться? И носит его, кружит по разным дорогам и тропам!
Куда только не заводила меня судьба! В какие только передряги я не попадал, желая того или не желая!.. Достоин ли мой путь того, чтобы пройти по его дебрям еще раз, нужен ли кому-нибудь еще?.. Не наскучит ли он размеренной своей поступью, похожей на поступ навьюченного дромадера, другим людям, другим седокам, которые согласились когда-то разделить со мной невзгоды дальней дороги? История моей жизни не богата увлекательными приключениями. Способна ли она воодушевить кого-то, стать поучительной? »
Природа наделила Абулхаира упорством и цельностью характера. Потрясения ни раз чуть не разбивали ему сердце – яростное, трепещущее, беспокойное… Не раз тщетные ожидания, жестокие разочарования брали его в свой безжалостный плен. Но он вырывался из него снова и снова, вырывался чтобы оказаться опять в плену и опять вырваться к свету и надежде.
И кто же у него впервые зажег этот неугасимый огонь надежды? Кто?
Абулхаир вдруг вспомнил Матэ. Вот он потягивает душистый индийский чай. Рядышком хлопочет Патшаим – невестка Матэ, - разливает чай по пиалами слегка оттопыривая при этом мизинец. Ее пухлые свежие губы таили гордую и милую усмешку, а взгляд лучистых глаз обжигал сердце, как тлеющий уголек. Передавая Абулхаиру пиалу Патшаим зарделась от смущения. Он и сам-то залился краской… Несколько дней не мог он забыть этот взгляд, эту усмешку. Все ломал голову – почему да от чего?..
Оба – Матэ и Патшаим – связаны для Абулхаира с событием, которое воистину перевернуло его жизнь, нарушило привычный ее ход.
«Вот когда все началось, - осенило внезапно, как светом молнии, Абулхаира. – То, что я считал когда- то пустым, ничего не значащим, вдруг обрело глубокий смысл! Как интересна и загадочна жизнь! Сколько в ней неожиданностей!.. То, что казалось когда-то важным, достойным внимания, утрачивает значение и ценность.
Время, быстротекущее, неуловимое, - вот единственный судья нам! Оно определяет, что было и есть добро, а что зло, что правда, истина, а что ложь. Время – самое незримое, бестелесное, неосязаемое из всего, что есть на свете, - наш судья, защитник, обличитель, свидетель. Самый высший и беспристрастный.
Если не понять этого, можно отчаяться раньше срока, потерпеть крах. Не схватишь, не уразумеешь, течение и… и веление времени – учтивого, как молодая сноха, коварного, как тигр, обманчивого, как мираж, беспощадного, как смерть, - погрязнешь в ошибках попусту растратишь собственную жизнь. Стремясь к добру – содеешь зло. Пытаясь быть честным в поисках истины – окажешься нежданно-негаданно в путах лжи. Вместо счастья и благоденствия – принесешь людям горе и смуту.
О аллах! Все началось в знойный июльский день, в полуденный час. Как и сейчас, на далекой холмистой гряде колыхалось обманчивое зыбкое марево. Меня, тогда еще молодого джигита, предупреждали: полуденная пора неблагоприятна, опасна для путника. Все живое в палящий зной прячется, забивается по норам. Выбирается же отовсюду в разных обличиях всякая нечистая сила, устраивает неистовые игрища. Уговаривали меня: «Воздержись, не езди, пережди полдень! Не дай бог, привяжется какая-нибудь нечисть, век от нее не отделаешься! Ну а уж коли ты такой упорный, такой неслух – не гляди хоть долго на кромку горизонта и на марево! Будешь глядеть – померещатся тебе чудища небывалые, овладеет твоей душой шайтан!» Путники всегда делают остановку, отдыхают в тенечке, в лощине, пока не истечет время бесин- намаза. Так они избегают беды…
В тот день, видно, меня бес попутал: не сделал я остановку, трясся на своем саврасом коне в самый зной, да такой, что мозги чуть не закипали. Выехал я к речушке. Берега ее заросли тростником. Остановился около самой воды напоить коня. Едва он сделал несколько глотков, как оторвался от воды и заржал тревожно. Я прислушался, до моего слуха донесся легкий шелест. Кто-то приближался ко мне, сминая камыши. Камышиные головки-метелочки задвигались, закружились, будто на них налетел вихрь. Я не почувствовал страха, взялся рукой за колчан. Пустил стрелу в то место, где камыши склонились к реке. Раздался рев, кто-то подскочил, и я снова натянул тетиву и пустил стрелу. Камыш заколыхался, заходил волнами, потом остановился, выпрямился, будто никто и не мял его.
«Что же это могло быть?» - одолело меня любопытство, и я осторожно, стараясь не шуметь, подошел к тому месту. Вытянувшись во всю длину, передо мной лежал полосатый тигр. Я быстро выхватил длинный нож, нагнулся к тигру и вдруг откуда-то из-под него, будто прямо из живота, выскочил матерый волк с прижатыми ушами. Одним прыжком перемахнул он через камыши и понесся к далеким холмам. Я помню все
