Абиш Кекилбаев
Плеяды – созвездие надежды
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ТУПИК
Воспоминания – что заброшенная тропинка в степи, куда только не заведет…
— Бисмилла! — тихонько благословил сам себя Абулхаир-хан и развязал шкурок на шелковом мешочке длинными, ставшими от долгой разлуки с оружием изнеженными пальцами. Чуть помедлил и высыпал из мешочка на большой платок джидовые косточки. Их было сорок одна, похожих на темные, отполированные камешки.
Абулхаир-хан разделил их на три части. Посмотрел в раздумье на правую кучку, отсчитал по четыре косточки, подвинул вверх одну оставшуюся. Проделал то же с двумя другими кучками, лишними в одной оказалась косточка, в другой – три. Они заняли место рядом с тремя косточками из первой кучки.
Хан сгреб косточки в одну кучку, перемешал их и опять разделил на три части. Теперь в остатке оказались четыре косточки, в середине – две, слева – две. Они выстроились во второй ряд.
Пальцы с едва уловимой нервозностью повторили ту же комбинацию в последний раз. Отчетливо затемнели на платке косточки: справа – три, в центре – четыре и слева – по одной.
Абулхаир-хан впился взглядом в ряды из джидовых косточек. Глаза его выдавали неуверенность и робкую надежду. Побелевшие губы окаменело сомкнулись. Лицо, обычно бесстрастное и спокойное, сейчас выдавало разыгравшуюся в душе Абулхаира бурю, охватившее его смятение.
Не выдержав напряжения, словно пытаясь избавиться от роя запутанных, противоречивых мыслей, Абулхаир-хан поспешно накрыл косточки уголком платка. Резко откинулся на пуховую подушку, что была за его спиной, и так же резко выпрямился, будто наткнулся на что-то острое. Быстрым нетерпеливым жестом откинул уголок платка: рядов и кучек больше не было – косточки смешались.
Хан собрал косточки и положил их обратно в шелковый мешочек.
В просторной белой юрте послышалось легкое движение. Это поднялась с места байбише – старшая жена Абулхаир-хана.
Байбише тихонько приблизилась к мужу и привычным движением подложила ему под спину еще одну пуховую подушку. На их безмолвном, понятном только им языке это означало: «Устал ведь, отдохнул бы немножко».
Абулхаир-хан покосился через плечо на подушку, насупился, будто она с ее бодро торчащими углами вызывала у него раздражение. Он промолчал, остался сидеть в прежней своей позе – прямой, натянутый, как струна. «Ишь как рассыпались… Перепелиный помет – да и только!» - мелькнула у него мысль.
Двадцать одна оставшаяся в остатке косточка, точно наваждение, неотступно стояла у него перед глазами. Хан устало прикрыл веки. Но эти проклятые косточки, как нарочно, не исчезали. Он побледнел как полотно.
«Беда!..Жаль, очень жаль!.. - подумал хан и с трудом сдержал готовый было вырваться тяжкий вздох. – Был бы сейчас рядом Тайлан!»
При мысли о Тайлане хану стало легче. Он решил, что не станет сам толковать расположение косточек. Опасное это и ненадежное занятие. Особенно когда пытаешься предугадать, как повернется дело такой важности. Дело его жизни.
Абулхаиру пришла на помощь услужливая память. Он вспомнил историю о двух невестках.
Беременная женщина увидела во сне, что два волчонка сосут ее груди. Проснулась она в страхе и поведала поутру сон своей абысын. А та и вскричи: «Несчастная, тебя волки загрызут!..» Пошла бедняжка в степь собирать кизяк, а там волки ее и впрям загрызли. Похоронили молодку со слезами и причитаниями. Спустя какое-то время невестка рассказала свекрови про дурной сон, который-де навлек на покойницу погибель. Свекровь взвыла: «Ах ты пустоголовая, ах ты безмозглая! Кто же толкует сны в худую сторону? Она, несчастненькая наша, бедняжечка наша, двойню ведь родила бы! Сон-то был к этому! Сон-то ведь счастье предсказывал!»
«Да, сам я, видно, мало чем отличаюсь от беременной той женщины! – корил себя Абулхаир-хан. – Тоже перепуган до смерти. Так же жажду ответа на свои вопросы. Нет, нет. Сам не буду доискиваться смысла гадания. Зачем накликать на свою голову беду? зачем стараться проникнуть в тайну, которая сокрыта в этих косточках, когда так тревожно на сердце? Лучше послать гонца к Тайлану. Тот не ошибется, все поставит на свои места!»
Абулхаир-хан поднял голову и посмотрел на шанырак. Сквозь него он увидел яркое солнце. «Да, самая жаркая пора лета – шильде – близится к спаду, - подумал хан. – Скоро кончится лето, а там пожалует осень… Как летит время!»
Словно угадав его мысли, легонько вздохнула байбише, потом прислушалась, сдвинула полог юрты. Теперь и хан услышал шаги. Кто-то остановился поблизости от юрты.
- Алдияр! Мой повелитель! – глухо раздался голос.
- Входи, Мырзатай, входи! – живо отозвалась байбише.
На пороге выросла фигура статного мужчины. Переступив через порог, Мырзатай прижал к груди руку, в которой держал длинную камчу, и поклонился. Потом ступил на кошму, что лежала перед расписным ковром, опустился на колени. Сдернул с головы шапку на белой войлочной подкладке, положил ее рядом. От Мырзатая шел кисловатый терпкий запах прокаленной солнцем степи и крепкого мужского пота.
- Все ли в добром здравии? – задал он обязательный вопрос.
- Здоровы, здоровы! Какие вести привез? – ответила байбише.
Сидевший на торе хан по поведению Мырзатая понял, что вестей тот не привез, и тяжело вздохнул.
- Ничего особенного вроде нет, - ответил Мырзатай и принялся вытирать рукавом пот со лба.
- Что говорят башкиры? – спросил нетерпеливо Абулхаир-хан.
- Что говорят? Ничего! Помалкивают!
Хан шевельнулся, расправил плечи, будто изготовился к прыжку.
- Но хоть что-нибудь ты разузнал?
- Говорят-то разное. Не разберешь сразу, где правда а где ложь. – Мырзатай наморщил лоб. – Одни говорят: башкиры неспроста ведут себя так нагло, кто-то их подстрекает, ведь сразу пять набегов совершили, разбойники! Другие шепчутся, что мы сами наступили на хвост спящей змеи, отправив послов в Россию. Третьи намекают, что зря мы пошли на поклон к царице. Она хоть и женщина, но прошлое не забыла. А оно всякое было. Она, наверное, не забыла, сколько мы съели из русского котла, - все подсчитали. И теперь, если мы не уберемся подальше от русской границы, покоя нам не будет. Некоторые прямо называют Тургай и Иргиз: лучше бросить нам эти места и откочевать… Говорят и про Улытау…
Ни один мускул не дрогнул на бледном лице хана. Казалось, наоборот, оно стало даже спокойнее.
- Э-э-э! От некоторых аулов только следы остались… Если хан не хочет сдвигаться с места, это его дело! Пусть потом пеняет на себя. Сколько можно сиднем сидеть, ждать, когда русские смилостивятся, облагодетельствуют нас? Нету больше сил терпеть грабежи и разбой от башкир! Нет сил уповать и надеяться попусту отведать молока яловой телки: что толку в мечтах об опоре на сильного? Мечты – они и
