ежегодно посылать великой государыне в качестве заложника одного из моих сыновей. Как иначе я могу доказать ей свою преданность и верность? Есть у меня к вам просьба: не задерживайте надолго моего Ерали и султана Нияза. Иначе в народе опять пойдет злая молва. — Абулхаир, поколебавшись, все-таки добавил: — Не сочтите мой совет за нескромность, господин Тевкелев, но, я думаю, вам было бы хорошо взять с собой также кого-либо из сыновей или братьев предводителей родов, поддерживающих нас. Таких, как например, Букенбая. Оно надежнее будет, а клятва их вернее. Всех надо держать крепко за пуповину, чтобы не забывали своих обязательств.
Беседа Абулхаира и Тевкелева походила на беседу людей, потерпевших жестокую обиду и теперь вынужденных утешать друг друга.
Когда Абулхаир возвращался в свой аул, он увидел возле лачуги Зердебая пять оседланных лошадей. Его сердце сжалось от недоброго предчувствия.
Слуги доложили хану, что к мастеру Зердебаю пожаловали сваты из улуса Барака и что он и его жена безумно этому рады.
Букенбай снял с головы огромную шапку и рукоятью камчи почесал за ухом:
— Правильно, разумно! Вам надо выбираться отсюда! — одобрил он планы хана и посла. — Я тоже дам вам от себя человека — двоюродного брата Кудайназара. Он проводит посольство до Уфы. Но во избежание сплетен верните его обратно.
Тевкелев кивнул в знак согласия и произнес:
— Вот что еще, батыр. Доверяю вам посланцев Церена Дондука. Доставьте их в улус. Важно, чтобы они прибыли туда невредимыми...
Букенбай собрался в дорогу, но тут на севере показалась черная точка. Она приближалась, увеличивалась. Вскоре можно было уже разобрать, что это человек, который ведет на поводу верблюда. Почему он еле-еле плетется, с трудом переставляет ноги, а не садится на верблюда?
Самые нетерпеливые сели на коней и помчались человеку навстречу.
Черный верблюд с рваной ноздрей опустился на живот неподалеку от юрты посла. На его спине были два человека, оба в крови. Пеший джигит упал, весь обмякнув, и только безмолвно показывал рукой на тех двоих.
С трудом развязали узлы аркана, которыми двое были связаны друг с другом и привязаны к верблюду. Их унесли в юрту, а джигита подхватили под руку и повели к послу. Помогли переодеться, умыться. Еле отняли у бедняги кумган с водой — так он был измучен жаждой.
Джигита звали Бораш. Его направил к Тевкелеву полковник Кошелев с письмом. Вместе с Борашем он распорядился снарядить двух джигитов, они прибыли в Уфу от хана Букенбая два месяца назад.
В пути их окружили около восьмидесяти всадников — башкир. Они были раздосадованы и обозлены, что их набег на Средний жуз оказался неудачным. Башкиры не тронули Бораша как посланца воеводы Кошелева, но зато вовсю отыгрались на казахах — живого места на них не оставили. Били кнутами, наконечниками копий, ногами. Потом связали их и, сунув повод от верблюда в руки потрясенного Бораша, скрылись.
Хан и посол приказали своим людям хранить эту новость в строжайшей тайне до тех пор, пока русские и башкиры не покинут здешних мест. Раненых велели держать под охраной, чтобы ни один чужой глаз их не увидел.
Посольство тайком стало готовиться в путь. Не дремали, собирались потихоньку люди Абулхаира и Букенбая, которые должны были сопровождать Тевкелева. В юрте Зердебая тоже суетились, но эта суета была на виду у всех, вызывая любопытство обитателей этого аула.
Уже неделю не раздавался привычный стук молоточка Зердебая. У него были другие заботы: впереди свадьба единственной дочери. Его жена тоже преобразилась, ходила аккуратная и причесанная. Перерыла все эти годы не открывавшиеся сундуки и тюки, извлекла все самое нарядное — украшала дочку и себя тоже не забывала.
У Зердебая прибавилось родни. В соседних аулах отыскались вдруг родственники, понаехали, поставили свои юрты по-соседству с жалкой, прокопченной юртой мастера. Около Зердебая все время крутились мужчины, готовили скот к убою, сабы с кумысом. Вокруг жены Зердебая вились женщины, украшали юрты, разбирали какие-то вещи, шили что-то. Около дома Зердебая стоял, нарастая с каждым днем, гул оживленных голосов. У коновязи все прибавлялось и прибавлялось лошадей.
У Абулхаир-хана вся эта возня вызывала какие-то неясные, смутные подозрения. Ему казалось, что мужчины, которые точат ножи, режут скот, помешивают в котлах, в то же время неотрывно следят за ханской юртой и посольством, высматривают, наблюдают, что там делается. А потом докладывают обо всем всадникам, которые скачут в разные стороны вроде бы за посудой, ковриками и циновками, необходимыми для свадебного пира мелочами...
Абулхаир подсылал в эту суматошную, веселую круговерть своих людей. Но, едва завидев их, все умолкали.
Сергей Костюков тоже стремился к дому Зердебая. Но, кроме ювелира и Торгын, никому не было дела до него. Морщились, отворачивались от него, бурчали себе под нос: «И откуда принесло сюда этого нескладного длинного малого? Зачем он тут?» Зердебай, у которого забот полон рот, кивнет ему с доброй улыбкой и опять хлопочет. Очень счастлив был мастер, что единственное убогое дитя нашло завидную судьбу, а он со старухой обрел новых родственников, которые в такой момент нежданно-негаданно протянули ему руку помощи.
У Торгын тоже было много забот. То одна женге зовет ее примерить платье, то другая покличет выбрать украшения.
Сергей Костюков рассказывал своим товарищам:
— Зердебай места себе не находит от радости. Торгын еще прекраснее стала, сияет как звездочка... Даже ее матушка преобразилась, прямо красавица... Да, да, интересно проходят у казахов дни перед свадьбой, все вместе хлопочут, помогают друг другу!
Цапаев остужал его восторги:
— Ты, Сергей, я вижу, потерял надежду на дочку и начал заглядываться на мать?
Стих отчаянный топот копыт, но Абулхаир все не мог успокоиться, прийти в себя. Так и стоял у порога своей юрты на пронизывающей до костей ноябрьской стуже. Он и не ощущал ее, и без этого у него все внутри дрожало, как сухая, увядшая накануне зимы трава.
Густая пыль, которую подняли копыта трехсот лошадей, казалось, достигла неба, смешалась с ним. Покрыла толстым слоем сердце Абулхаира. Перед его глазами маячили мрачные, ожесточенные лица биев. В ушах звучали угрозы. Никто из них не кричал, не орал, не бил камчой по земле, как случалось в обычных спорах. Говорили сквозь зубы, тихо и сурово. Каждое слово точно было отлито из свинца. Потому, наверное, они казались Абулхаиру особенно зловещими...
К Абулхаиру неожиданно нагрянули бии и аксакалы во главе с Танирберды. Услышав, что ханские слуги начали точить ножи, чтобы резать для угощения скот, Танирберды мрачно процедил:
— Скажите вашим джигитам, пусть не беспокоятся. Мы ненадолго... И не в гости... Вызовите сюда этого ногайца. Нам надо сказать ему кое-что.
Абулхаир послал к Тевкелеву Мырзатая. У них уже давно было условлено: если хан пошлет к послу Байбека, а тот — Юмаша, значит, ситуация не опасная. Если же Абулхаир пошлет в посольский стан Мырзатая, а Тевкелев — Таймаса, стало быть, дело худо.
Пришел Таймас, и бии зашумели:
— Где твой ногаец? Почему сам не явился? Таймас спокойно уселся, хмыкнул выразительно и ответил:
— Господин посол ее величества русской императрицы поручил мне, башкирскому бию Таймасу Шаимову, выслушать казахских биев и узнать, нет ли у них каких-нибудь просьб и жалоб? — Таймас
