оврагам да лощинам. Раскачиваться нам нельзя, нет у нас времени раскачиваться да и рассуждать. Я так считаю! Больше чем восемьдесят тысяч воинов мы против джунгар выставить не можем. Ни казашка, ни джунгарка не могут родить готового с пеленок воина. Но чем дольше будем мы колебаться и медлить, тем наглее будут вести себя враги!
Абулхаир сел на свое место. Он напряженно прислушивался к тому, как люди реагируют на его слова. А они говорили все разом, размахивали руками, доказывали каждый свою правоту. Но многие склонялись на его сторону…
- Кто же в таком случае поведет войска? – долетел вдруг до Абулхаира голос Тауке.
Толпа вмиг притихла. Батыры застыли в ожидании, что кто-нибудь из собрания назовет их имя. Люди смотрели на батыров: кто же из них окажется достойным повести за собой воинов? Султаны и бии исподтишка наблюдали за людьми: уж они-то решили помалкивать! Пусть другие ломаю головы, принимают решения в столь критический момент.
Тауке переводил взгляд с одного на другого, молчаливо призывая каждого проявить мужество, взять на себя бремя решения.
С удивительной для его громоздкого тела легкостью поднялся Букенбай:
- Если три жуза благословят, то я предлагаю, чтобы знамя тех, чей клич «Алаш», поднял я, а знамя тех, чей клич «Архар», поднял Абулхаир.
Люди сначала замерли, словно пораженные неожиданностью этого предложения. Потом постепенно начали раздаваться выкрики: «Правильно! Правильно!» Жанибек сунул руку в карман, вытащил табакерку, насыпал на ладонь насыбая, и прогудел: «Правильно, конечно, правильно!» Его поддержали другие батыры: «Верное решение! Верное!»
К великому собранию с ханским словом обратился Тауке:
- Достойнейшие люди трех жузов! Предки завещали нам не ронять честь перед врагами. Будем сражаться до последнего дыхания! На кровного врага нашего вызываются повести войско Букенбай и Абулхаир. Благословит на поход Суфи Азизходжа. Три верховных бия, которых избрали с Кораном в руках три жуза, одобряют это. Теперь, по закону предков, дадим клятву верности. Пусть сначала предводители трех жузов совершат обряд.
- Да, да! Так! Так! Одобряем, одобряем! – несся мощный, согласный хор мужских голосов.
Начались беготня, суета, крики. В центре оказалась, словно спустилась прямо с неба, белая кобылица. Три батыра трех жузов опутали кобылице ноги. Суфи Азизходжа встал на колени, повернувшись лицом в сторону Мекки, и прочитал молитву, прося аллаха принять в жертву белую кобылицу. Все, как по команде, провели ладонями по лицам. После того как три бия трех жузов приложились лбами к лезвию ножа, они вручили нож Букенбаю. Тот поднес нож к шее белой кобылицы и со словами «Бисмилла!» полоснул по ней. Алая кровь хлынула струей в серебряный таз, который держали три джигита трех жузов. Люди по очереди подходили к серебряному тазу, опускали в него пальцы и мазали себе кровью лоб. Ни одна капелька не упала на землю.
После этого кровь, которая прольется в войне с врагами, будет считаться чистой и святой, как и кровь жертвенной кобылицы, пролитая во имя общего народного дела.
Когда кончился обряд помазания кровью, знатные люди трех жузов поклялись на Коране, что все казахи будут сражаться с врагом плечом к плечу, седло к седлу! Люди снова опустились на колени и вознесли молитву за победу в священной войне.
Букенбай и Абулхаир получили благословение всех трех жузов.
Абулхаиру в те минуты казалось, что от возгласов:
- «Абулхаир! Букенбай! Абулха-а-а-ир! Букенба-а-ай!» - голова его кружится вместе с небосводом, вместе с земной твердью.
Эти крики, эти возгласы до сих пор звучат в его ушах, в его сердце. Точно собрание это было не когда- то давно. Уж, почитай, лет двадцать назад, а будто происходит сейчас. Эхом разносится по всей земле, по всему небесному своду его имя: «Абулха-а-а-ир! абулха-а-и-ир!»
«Господи! Что со мной? Уж не схожу ли я с ума, не выдержав потрясений последних лет, печали, погони за бесплодными мечтами? Почему в ушах у меня стоит крик? Кто зовет меня? Кто взывает ко мне? – всполошился Абулхаир. Он с трудом очнулся от воспоминаний, которые поглотили его целиком. – Где я? О аллах, дома! В ханской своей юрте. Но где же Бопай? Почему нет ее на привычном месте?» - И тут Абулхаир услышал:
- Владыка-хан! – Это был глосс Бопай и еще чьи-то голоса. – Владыка-хан, владыка-хан! – доносилось до него все отчетливее и отчетливее.
Чуть не сбив плечом косяк двери, в юрту влетел Мырзатай.
- Что случилось? – спросил Абулхаир тихо.
- Вдали показались всадники, человек пять-шесть… - сообщил Мырзатай. - Спускаются с бархана…
Все обитатели ханского аула выскочили из юрт. Все, кроме хана.
Абулхаир застыл как изваяние – лишь мускулы на лице, едва заметно подрагивавшие, выдавали его волнение.
Мырзатай, который вертелся среди аулчан, между тем подал голос:
- А на том во-о-он, глядите-ка правее, башкирский тымак! Что случилось с этими башкирами? Шастают к нам чуть не каждый день? Алдарбай ведь только-только был в ауле!
- Не казах ли там сзади?
- Откуда взяться казаху среди башкир?
Абулхаир сосредоточенно прикидывал: «Зимой башкиры часто на нас нападали. Вряд ли поэтому они решились пожаловать сюда маленьким отрядом. Да и как аулы пропустили бы их ко мне в орду целыми и невредимыми?»
- Посмотрите-ка, посмотрите-ка! Казах-то к нам несется, отделился от остальных, вовсю скачет сюда!
- Остальные отстали, едут рысью! Вот чудеса!
- Ойбай, да у этого отчаянного на голове наш шумекейский тымак!
- Ну и ну! К чему бы все это, а?
- Вот те на! Это же Рысбай! – возгласы стали еще громче, возбужденнее. – Рысбай! Наш Рысбай!
«Почему он один? Где Сейткул и Кулымбет?- все больше беспокоился Абулхаир. – или белый царь оставил их заложниками?»
- Суюнши! Суюнши! – раздался чей-то радостный возглас.
«Если не все посольство вернулось, а только один человек, кто же требует суюнши – подарок за радостную весть? Есть ли разум у этих людей?» - готов был взорваться Абулхаир.
- Суюнши! Суюнши, владыка-хан!
Несколько раз Абулхаир порывался встать, выбежать наружу, но сдерживал себя. Сжал похолодевшие пальцы в кулаки, откинулся на подушку.
После возвращения Рысбая не было дня, чтобы кто-нибудь не примчался в ханский аул. Недавно еще унылый аул ожил, стал краше. Со всех сторон и утром, и днем, и вечером, и ночью ехали сюда нарядные всадники.
Едва завидя аул, слезали с коней, брали в руки повод и направлялись пешими к ханской орде. Когда до орды оставалось расстояние полета стрелы, гостей встречали расторопные джигиты. Подхватывали уздечки коней и вели их к коновязи. Она находилась в отдалении, чтобы до орды не долетала пыль. Когда до орды оставалась сотня шагов, ханская стража отбирала у гостей копья. В сорока шагах – сплошной стеной рослые джигиты. Все, кроме именитых биев и предводителей родов, отдавали их кинжалы и сабли. Когда же входили в орду, гости располагали лишь маленькими ножичками, предназначенными для еды, и имели в руках плети.
Отбирать ножички и плети нельзя. Отобрать ножик – все равно что объявить гостю, доля которого испокон веков хранится в любом казахском доме, что не поставишь перед ним мясистой берцовой
