тобой, все дознается, почему ты до сих пор не показался ему. Мы признались ему: «Ойбай, наша вина, ведь султан встречал вас!» Он на нас обиделся: «Почему же вы не познакомили нас?» Господин посол изо дня в день твердит: «Пусть приедет, хочу повидаться, познакомиться!»
Нахмуренный лоб Батыра разгладился, глаза заблестели. Однако он изо всех сил старался казаться безразличным к подобной чести.
— Зачем русскому послу Батыр, коли не был нужен Кайып? Сами, наверное, ему подсказали!
— Да как можно! — воскликнул Букенбай. — Посол не на нас одних в обиде, но и на тебя тоже, султан. Он все недоумевает: потомок знатного рода, который не раз оказывал гостеприимство русским послам, ни разу не явился к нему?.. Если ты не пожелаешь поехать, не знаю уж, что он и подумает, — продолжал Букенбай. — Судя по его заявлениям, только ты и Абулхаир и есть те люди, к которым русский посол направился, на чью поддержку рассчитывал.
Султан долго размышлял, потом решил:
— Ладно, хотя и у нас есть обиды на этого господина, но эти обиды свои я выложу ему сам!..
Батыр повел речь прямо с порога, без обиняков:
— Мы полагали, что белая царица не пошлет послом к такому большому народу, как наш, человека, который не знает наших обычаев и правил. Или, может, вас сбили с пути истинного какие-то шайтаны?.. Наши, местные, а?.. Я наслышан, что вы раздариваете подарки всякой черни, набрасываете им на плечи чапаны, суете гостинцы... — Батыр распалялся все сильнее. — Я долго ждал, что вы если не меня самого уважите, а я ведь один из двух, кто держит бразды правления в Младшем жузе, то хоть уважите память моего отца Кайыпа! Он ведь дружил с русскими, переписку вел с Петром Великим! Надеялся, что пригласите меня, окажете внимание, почет... Но долго что-то не проявлял господин Тевкелев интереса к моему аулу. Потому я сам сюда пожаловал.
Тевкелев посмотрел на Батыра с высокомерным недоумением и ледяным тоном ответил ему:
— Султан, наверное, только господь бог знает и ведает все правила и обычаи. Кто из смертных сравнится с ним?.. Я же хорошо усвоил, по крайней мере, одно общее для всех правило: воспитанные, сведущие в правилах, обычаях и этикетах люди сами приезжают к нам, сами приглашают на свой торь, уважая во мне, ничтожном, представителя могущественной русской короны. Вы не последовали примеру людей воспитанных. Я нахожусь здесь уже несколько месяцев. Вот я и решил: наверное, неспроста не кажет глаз благородный султан Батыр! Неспроста! Самому к нему ехать — боюсь унизить этим свою венценосную царицу. Сюда позвать и подарок вручить — не унижу ли этим высокородного султана! Ждал я, ждал и раздал скромные дары тем, кто явился раньше...
Растерялся Батыр, не знал, что ответить: не помогли ему ни предки, ни их духи, ни знатность.
— Может, у других народов так оно и есть. У нас все свои правила, у нас все по-иному. Гость заботится и заранее думает и человеке, к которому едет. Гость готовит подарки! — продолжал напирать Батыр, не замечая, что этим он обнаруживает перед всеми дурной характер и глупость.
Посол не мог скрыть иронической усмешки. Букенбай и Нурали в смущении почесывали затылки.
— У нашей императрицы хватит и подношений, и милостей разных для всех, кто ее чтит. Однако я знал, что дорога предстоит длинная, зима на носу, потому не мог я захватить подарков так много, как хотелось бы. — Тевкелев подошел к своему сундуку.
Батыр даже не взглянул на кусок добротной ткани, который бросил перед ним посол. Тевкелев бросил еще один. Султан взял подарки и заговорил опять:
— Мы слышали, для байбише в ханской ставке вы привезли платье из белой парчи, какую носит сама царица. Если байбише — жена тюре, то наша жена — дочь тюре. Почему же здесь нет причитающейся ей доли?
Посол не ограничился парчой для жены Батыра, но и поднес кусок сукна тончайшей выработки султану Нурали. Ханзада поблагодарил Тевкелева почтительным поклоном головы...
Встреча закончилась тем, что оба султана подписали царскую грамоту, приняли присягу на верность России! Батыр дал обещание ежегодно платить налог — тысячу лисиц и тысячу корсаков. Нурали со своей стороны обязался поставлять императрице в год тысячу лисиц...
Весть о том, что Батыр,— один из тех, на кого в степи оглядывались многие, — сам навестил русского посла, да еще принял русское подданство, разлетелась по степи. Крепко задумались предводители тех родов, которые не желали склонять голову перед Россией, которые еще вчера были настроены враждебно против замысла Абулхаира. В тяжелое положение они попали! Как им теперь быть, куда деваться, если сам султан Батыр дал клятву?
Для Тевкелева было загадкой, почему султан Батыр так долго не являлся к нему. Не меньшей загадкой было и то, что он явился и еще поставил свою печать под грамотой. Чего он добивался, почему медлил, упрямился?
Как ни бился Тевкелев над этими загадками, так и не нашел к ним ключа: «Чудной народ, ох чудной!»
Тевкелев подсчитал подписи — теперь их было около семидесяти. Но можно ли верить им? Сегодня они одни, завтра — совсем другие... Какие же они на самом деле?
Спустя три дня после нежданного визита Батыра произошло еще одно незаурядное событие. Тевкелев поначалу глазам своим не поверил. К его юрте подъезжали десять всадников во главе с Даумбаем. Они не торопились. Мирно переговаривались между собой. И среди них был Таймас!
Таймас, увидев своих, заулыбался во весь рот.
Один из всадников привлек к себе общее внимание. Был он огромен как гора. На нем был необыкновенно пушистый лисий тымак, необыкновенно пышная волчья шуба. Обветренное пухлое лицо было похоже на темный бархат. Когда он спешился, его конь оказался едва ли не по грудь ему! Великан!
Тевкелев сдержанно поздоровался. Пригласил всех в юрту. Сам сел на почетном месте.
Даумбай одного за другим представил гостей. Тевкелев поблагодарил их за то, что они освободили Таймаса. Каждого одарил синим сукном.
Огромный темнолицый детина — это был Сырлыбай — воскликнул:
— Эй, Даумбай! Посоветуй этому ногайцу поглубже засунуть руку в сундук. Там нет скорпиона, никто его не ужалит!.. У меня не отшибло память, я не забыл, что его людишки три недели назад убили моего племянника! У нас один закон: кровь за кровь! Я решил было этого самого молодца, что теперь совсем потерял голову от счастья, в день сороковин отвести к траурному очагу и без лишних слов полоснуть его ножом по горлу. Вы умоляли меня, уговаривали, внушали, что нельзя подводить мне весь народ! А надо проявить милость! Я вас послушался: как-никак мы родичи! И что же видят мои глаза? — возвысил голос чуть ли не до крика Сырлыбай. — Выходит, плата за мою доброту и мое великодушие — эта тряпка? Я пролил из почерневшего от гнева сердца моего половину крови своей, простил разбойника, а что же я наблюдаю здесь? С какими глазами вернусь я завтра в свой аул, если не будет на моих плечах чапана? Или же все вы тут не сородичи мои, а заклятые враги? Зачем ты затащил меня сюда, Даумбай? Или держал какую тайную обиду на меня и теперь вот решил отплатить мне, предать позору? Если не можешь заставить этих, — он кивнул на Тевкелева, — слушаться себя, зачем берешься посредничать?
Тевкелев вынул из сундука еще один кусок сукна для Сырлыбая. Лицо вздорного великана смягчилось:
— О аллах, это же я отдам тем, кто ждет меня, глядя на дорогу. Ну, а мне самому? Не отправляться же отсюда с пустыми руками? — И вдруг Сырлыбай ткнул пальцем прямо в посла. — Давай мне такую же одежду, как на тебе! Мне она нравится, вон как блестит, переливается! А синие тряпки у тебя все получают — и те, кто не терял племянников, просто за «ассаламалейкум»...
Тевкелев молча снял украшенный серебром пояс и бросил его к ногам бия. Стянул ярко-красный суконный чекмень и, встряхнув за плечи, положил поверх пояса. Затем снял бархатный бешмет,
— Ну вот, давно бы так! — заулыбался Сырлыбай. Лицо его засияло, будто смазанное маслом. Он совсем размяк и заговорил тихо, спокойно, будто не он только что кричал: — Вот я и говорю: если сделал добро, так должно быть тебе и вознаграждение за это. Если я не приеду в аул в дорогих одеждах, любой будет смеяться мне в лицо! Прохода давать мне не будут язвительными речами да укоризненными взглядами!
Неизвестно, сколько разглагольствовал бы еще бий, но открылась дверь и в посольскую юрту вошли
