чужом языке, – почти жрец и брахман, вызывающий священный трепет.
По этой логике любой житель Швейцарии, говорящий сразу на трех языках, может стать нашим президентом, но не захочет по причинам иррациональным: типа – на хер надо?!
Сергеев восторга невестки не разделял, Олимпиада в Сочи напоминала ему великие проекты России: построение коммунизма к 1980 году и поворот сибирских рек на юг. Время от времени в России возникают такие идеи от нежелания систематически налаживать свою жизнь. «Хочется собраться в едином порыве, хрясь – и все, а каждый день стричь газон – это нам не надо!» – так думал Сергеев, поедая плов и наблюдая за доцентом, выполняющим роль британца, стригущего сергеевский газон. Ему еще осталось лет двести пятьдесят, чтобы газон в районе Истры был таким, как в графстве Йоркшир, или воспользоваться открытиями в биоинженерии, которые обеспечивают рост газона определенного размера – очень удобно для импульсивных народов, среди которых Россия на третьем месте, после Кубы и эскимосов.
Сынок завел телегу про коллег, которые своровали миллион у государства, а его не позвали.
– Грязные коррупционеры, – сказал он, – сволочи, могли бы позвать!
Сергеев пил зеленый чай и заметил резонно сыну:
– Они сядут, а ты в тюрьме не потянешь, кишка тонка! – И сам засмеялся, поняв двусмысленность про кишку.
Жена выразительно посмотрела на него – он знал этот взгляд: микс самки гепарда и старого аллигатора. Раньше этот взгляд холодком обдавал его яйца, но со временем энергия его не беспокоила Сергеева. Однако за своих чад она могла загрызть любого, а мужа и подавно. Он встал и пошел в свою комнату, посчитав, что общения с близкими уже достаточно.
Ночью он спал плохо – переел, на ночь смотрел телевизор, показывали жесткие истории о судьбах людей, выживающих на обломках разваленного Союза в роли слуг для коренной национальности. Сергеев ксенофобию не одобрял, как культурный человек, но выйти на демонстрацию в защиту обездоленных большой охоты не было.
Наутро в доме началось движение: дети рванули к друзьям, жену послали смотреть за внуками, Сергеев остался один и начал проедать еще один день своей единственной жизни.
По собачьему радио, где самозванцы гавкают обо всем на свете, желая для собственного рейтинга обосрать кого угодно, хоть папу римского, хоть собственную маму, сказали, что у среднестатистического человека в жизни есть 1 000 000 000 секунд: кто считал, никому не известно, но стало как-то беспокойно – много это или мало?
В рубрике «Знаете ли вы?» сообщили, что от Земли до Луны два с половиной миллиарда граненых стаканов, – зачем это сообщать гражданам, Сергеев не понимал, хотя в глубине души знал, что это отвлекает от классовой борьбы. Так проходило воскресенье, сонное и бессмысленное.
После обеда пришел доцент и робко попросил разрешения: невестка с внучкой из Душанбе улетают за границу на лечение ребенка по гранту благотворительного фонда, самолет отложили, – можно ли ей заехать на дачу повидаться и переждать? Сергеев без колебаний дал добро и пошел переспать полуденный зной.
Проснулся он с дурной головой – так всегда с ним бывало после дневного сна. Во дворе он увидел милого ребенка и ее маму, женщину лет тридцати шести, по-восточному яркую, с глазами, глядящими в пол. В ней чувствовались зной пустыни и пышность оазиса. Сергеев поиграл с ребенком, разглядел ее маму подробнее и заметил, что настроение резко улучшилось – так бывает после темного утра: вдруг ниоткуда брызнет дневной свет, и остатки ночи разлетаются на атомы, и тени исчезают бесследно.
Он вернулся в дом и почему-то тщательно побрился. На даче он принципиально не брился, а тут как-то резко захотелось. Надел брюки вместо шортов и велел накрывать стол на четыре персоны.
Когда все было готово, Сергеев позвал всех за стол, возникло замешательство: его рабы не были готовы к трапезе, но он настоял, и все сели, смущаясь, кроме Сергеева.
Выпили за гостей. Сергеев разговорился, шутил, наливал доценту. Выяснилось много общего: книги, общее советское прошлое, шутки и анекдоты. Сергеева несло, как в годы молодые, – с ним бывало такое, когда была женщина, будоражившая и желанная.
Позвонили в Шереметьево – полет снова отложили, и Сергеев обрадовался, что еще есть время для полета в забытые дали. Романов он давно не заводил, сказал себе после последнего раза: «Хватит, пора и честь знать, любовь – это для здоровых». Он уже немного болел и боялся, что новые приключения вместо радости приведут к инсульту с потерей половины лица или еще какой-нибудь мерзости.
Сегодня он чувствовал себя превосходно, черная пантера с горящими глазами смотрела в пол, но он все равно чувствовал ее огнедышащую страсть.
Она давно не была за таким столом, за ней давно никто не ухаживал – муж, молодой инвалид, сын доцента, болел, родители ради него сидели у Сергеева на даче, и только их деньги позволяли сводить концы с концами.
Напряжение за столом нарастало, жена доцента пошла уложить внучку, доцент тоже стал прощаться. Сергеев выразительно посмотрел на невестку и попросил побыть еще. Она с испугом посмотрела на свекра, тот ушел, глядя в пол, забыв все шутки и стихи, над которыми они с Сергеевым смеялись всего полчаса назад.
Вечер был таким теплым, но женщину слегка знобило. Сергеев обнял ее за плечи, она мягко отстранила его и сказала, что пойдет в дом проведать дочку.
В домике для прислуги стояло тревожное молчание, невестка прошла к дочери, ребенок уже спал, она легла рядом.
Через десять минут зашла свекровь и сказала:
– Хозяин зовет, ты уж потерпи, пропадем без этой работы… – И заплакала, проклиная свою жизнь. Она молилась за сына, оставшегося на родине. Ему каждый день нужно было лекарство, на которое они работали у Сергеева.
Молодая женщина, прошелестев юбками, вернулась на веранду, где сидел разгоряченный Сергеев, он заметил перемену в глазах ее, и ему стало неловко за свою настойчивость, бахвальство перед людьми, у которых проблем выше крыши. Они еще немного посидели, какие-то ничего не значащие слова полетали над их головами, и Сергеев пошел спать, раздосадованный, что вышло не по его сценарию.
Ночью они уехали, утром Сергеев был зол на себя, уехал, не попрощавшись со своими слугами, и больше на дачу не ездил – не хотел видеть свидетелей своей мерзости. Он знал: если приедет, то не выдержит и уволит этих людей, – этого он себе простить не смог бы. Подальше от греха, решил он, – вдруг в нем перевесит собственное темное, ведь весы только взвешивают, решать ему, а этого не хотелось…
Три девушки в черном
Каждый день людям надо жить заново, есть, спать и разговаривать о наболевшем.
Маше – тридцать, Лене – тоже, Кате – тридцать два, их объединяет общая судьба – кооператив бедолаг.
Все они женщины с детьми и маленькой зарплатой, мужья растворились в тумане школьных привязанностей, на них поставлен крест, хотя они, слава Богу, живы. Они не помогают, не поздравляют с днем рождения своих детей, завели новых любимых, первые блины их сексуальных игр уже ходят в школу, и мужчины в их жизни – это дедушки и дяди.
Наличие детей у наших девушек – это плюс, отсутствие личной жизни и тяжкий груз добывания лишней тысячи рублей на ежедневную жизнь – жирный минус.
Ходить мимо наглых бутиков с ценами на трусы в размер зарплаты им нетрудно, куда сложнее смотреть на себя в эти витрины, которые отражают их, гордо несущих свою бедность, – тяжелее втройне.
Жизнь не оставляет им времени на меланхолию, стрессы, им не скучно.
Некогда скучать, все бегом: с одной работы на вторую, иногда на третью, дедушка с бабушкой закрывают амбразуру с детьми, с бытом. Но папа не заменит мужчину, нет – сумку донесет, гараж откроет и даже поцелует на ночь, но так надоело спать с дочерью, курить на балконе и сидеть в пятницу дома, когда якобы все гуляют в кафе и клубах, приходят утром или засыпают у бойфрендов после бурной ночи.
Мужчины есть, но нечасто, чаще женатые, у которых все хорошо. Неженатые, у которых все плохо, не очень желанны – нет от них ни огня, ни сочувствия, сами желают, чтоб их пожалели, слюни распускают: вот моя тварь бывшая опять мучит, денег просит, машину не отдает; то ночью позвонит, то пьяный придет, то на месяц исчезнет.
